Сергей Утченко - Древний Рим. События. Люди. Идеи.

Недаром в одной из своих более ранних работ Ростовцев сам признавался, что его концепция становления Римской империи навеяна «пережитыми событиями», т.е. событиями Великой Октябрьской революции, к которой он отнесся крайне враждебно (вплоть до превращения в белоэмигранта). Таким образом, автор отнюдь не скрывает определенного политического аспекта своей концепции.

Не менее определенно и последовательно мысль о переходе от республики к империи как о некоей революции проводится в известной работе Р. Сайма, которая даже и называется «Римская революция». Автор значительно меньше, нежели Ростовцев, интересуется чисто экономическими проблемами, он уделяет главное внимание социальной и политической истории. По существу весь отрезок римской истории с 60 г. до н. э. по 14 г. н. э. рассматривается им как эпоха революции. Сайм, как и его предшественник Ростовцев, считает Римское государство накануне гражданских войн государством олигархическим. Борьба за власть, богатство, славу развивалась в среде самого нобилитета, знатные фамилии определяли историю республики. Они то возвышались, то сходили на нет; состав правящей олигархии трансформировался с трансформацией самого Римского государства. Интересно отметить, что Сайм не признает Цезаря «революционером», а наоборот, «реалистом и оппортунистом», который был «более консервативен и в большей степени римлянин, чем обычно считают». Зато «наследник Цезаря», т.е. Октавиан, квалифицируется автором как революционный вождь, а передел земель италийских городов — как настоящий социальный переворот. Что касается характеристики власти Августа, то Сайм категорически возражает против попыток определения юридических основ этой власти, выдвигая из всех привилегий и полномочий принцепса на первый план лишь его авторитет, его престиж (auctoritas).

Из советских историков наиболее решительно против точки зрения Ростовцева — Сайма (ибо между взглядами этих двух историков нет принципиальных различий) выступил Н. А. Машкин. В своей известной монографии «Принципат Августа» он справедливо критикует буржуазных историков за то, что у них остается без определения самое понятие революции. Поэтому довольно часто всякий переворот, независимо от его целей и движущих сил, квалифицируется ими как революция. Такое понимание революции является механистическим и по существу даже реакционным.

С этими критическими замечаниями можно согласиться, однако они в значительной мере ослаблены тем, что сам Н. А. Машкин не дает, к сожалению, четкого определения понятия революции. По его мнению, революцией следует считать такой переворот, который вносит в жизнь «качественные изменения» и устанавливает «новые порядки». Поскольку ни Октавиан, ни его союзники не ставили своей задачей установление качественно нового социального строя, то переход к империи, очевидно, нельзя считать революцией. Однако дело едва ли в задачах, которые в данном случае ставились Октавианом или кем–либо из его «союзников».

Более того, остается совершенно неясным, почему и в какой степени субъективистские устремления тех или иных «вождей» движения могут служить критерием его революционности.

Следует отметить, что далеко не все советские историки античности разделяют точку зрения Н. А. Машкина. Например, А. Б. Ранович считает возникновение империи «общественным переворотом». Не очень определенно, но все же он намекает на революционный характер этого переворота. О революционном характере событий II—I вв. до н. э. говорит и С. И. Ковалев. Однако он подчеркивает, что эти события, это «мощное, сложное и длительное революционное движение не могло перерасти в революцию… Оно было подавлено и, в конечном счете, привело только к созданию военной диктатуры, к новой политической системе, известной под именем «империи».

Таким образом, относительно характера перехода от республики к империи существуют три различные точки зрения. Согласно одной из них (М. Ростовцев, Р. Сайм и др.), этот переход рассматривается безусловно как революция; согласно другой точке зрения (Н. А. Машкин), революция не менее безусловно отрицается. И, наконец, существует как бы «промежуточный» вывод (А. Б. Ранович, С. И. Ковалев), в соответствии с которым переход к империи является переворотом, даже революционным движением, однако не перерастающим и не способным перерасти в подлинную революцию.

Какая же из этих точек зрения представляется наиболее приемлемой? Обязателен ли выбор одной из них, или возможно еще какое–то иное решение вопроса?