Сергей Утченко - Древний Рим. События. Люди. Идеи.

Также и те события, которые мы, в противовес общепринятой в западной историографии точке зрения, уже не можем отнести к фактам самого революционного движения, имеют, условно говоря, своих «аналогов» в позднейшей истории революционных движений. Римская революция II—I вв. до н. э. знала свой термидор (переворот Суллы), свое 18 брюмера (диктатура Цезаря) и, наконец, прочное и длительное утверждение (реставрацию) единовластия (принципат Августа), которое установилось, как известно, далеко не сразу и в итоге напряженной, кровопролитной борьбы.

Но как бы то ни было, основной итог революционного движения II—I вв. до н. э. заключался в том, что был нанесен сокрушительный удар Риму–полису. Положение староримской аристократии, полисная организация, полисные институты — все это было поколеблено, все это лишалось прежнего смысла и значения. В этом плане дело революции было завершено уже Союзнической войной. Вот почему гражданские войны второй половины I в. до н. э. (борьба между Цезарем и Помпеем, Октавианом и Антонием) следует рассматривать как иное явление — как некое последствие революции, а складывание новой политической формы — как приспособление «завоеваний» этой революции к интересам наиболее перспективных фракций господствующего класса.

И, наконец, последний вопрос. Как известно, на этот же период гражданских войн (если начинать их от Гракхов) приходятся крупнейшие выступления рабов — от сицилийских восстаний и вплоть до великой «рабской войны» под руководством Спартака. Подобное совпадение не могло быть случайным. Поэтому необходимо выяснить — в каком соотношении находились рабские восстания и движение италийского крестьянства? Есть ли это две самостоятельные линии борьбы, не перекрещивающиеся друг с другом, или они переплетаются и взаимно друг друга дополняют, или, наконец, одно из направлений, будучи более широким, включает в себя другое как некую составную часть?

Не вдаваясь сейчас в подробное рассмотрение этой большой проблемы, ограничимся лишь самыми общими соображениями. На протяжении нескольких лет в советской историографии значительно переоценивалась революционная зрелость и классовая сознательность рабов. Это, конечно, было связано с известной формулой «революция рабов». Делались попытки трактовать революционное движение римско–италийского крестьянства как некое подчиненное направление борьбы, а рабов рассматривать как своеобразного гегемона революции. Ставилась даже проблема «союза» между рабами и угнетенными слоями свободного населения, в первую очередь пауперизованным крестьянством.

Все эти выводы и заключения никак не вытекали из реальных фактов римской истории. Но вместе с тем не менее ошибочно было бы трактовать рабские выступления как составную (и подчиненную) часть крестьянской революции. Это были две самостоятельные линии борьбы, которые в тех исторических условиях и не могли слиться воедино. Слишком велика была пропасть между рабом и свободным (тем более — римским гражданином). «Союз» свободного и раба всегда мог быть лишь союзом всадника с лошадью. Раба можно было привлечь, использовать, можно было даже считаться с ним, но никак не признать равным или подобным себе. Именно потому две линии социально–политической борьбы — плебейско–крестьянская и рабская — существовали раздельно, и это обусловливалось всей логикой, характером и уровнем развития классовой борьбы в римском обществе.

Первым, кто из полководцев и государственных деятелей Рима сумел использовать новую римскую армию для борьбы и победы над своими политическими противниками, для захвата единоличной власти, — был Сулла. Про этого человека враги говорили, что в его душе лев уживается с лисицей, причем лисица опаснее льва, он же сам в заготовленной им заранее эпитафии велел написать: «Никто на свете не сделал так много добра своим друзьям и так много зла своим врагам».

Луций Корнелий Сулла происходил из старинного патрицианского рода. Однако это был давно обедневший род; Сулла в ранней молодости даже не имел собственного дома — что в Риме считалось признаком крайней бедности — и, как пишет Плутарх, «ютился у чужих, снимая за небольшую плату помещение, чем ему впоследствии кололи глаза». Тем не менее свою молодость он провел довольно бурно: в обществе актеров, в пирах и развлечениях. К военной службе — что было обычным путем продвижения молодых нобилей — по лестнице почетных должностей — он приступил сравнительно поздно, но зато его военная карьера развивалась чрезвычайно быстро и успешно.