Сергей Утченко - Древний Рим. События. Люди. Идеи.

Все вышеизложенное дает, на наш взгляд, определенные основания для некоторых выводов о деятельности Суллы, для его оценки как исторической личности. Нам представляется, что основной пружиной всей его деятельности было неуемное, ненасытное стремление к власти, непомерное честолюбие.

Надо сказать, что эти оба понятия — стремление к власти и честолюбие — отождествлялись самими древними авторами. Для римских историков, размышлявших о судьбах своего отечества, о его прошлом и настоящем, о причинах его расцвета и упадка, конечно, были недоступны такие понятия, как классовая борьба, роль народных масс, социально–экономические условия развития общества. Но тем не менее они пытались выяснить причины и суть явлений. Они пытались их найти в своих, кажущихся нам ныне наивными, представлениях о борьбе между «добром» и «злом», между добродетелями (virtutes) и пороками (vitia, flagitia), врожденными как у отдельных людей, так и целых поколений.

Еще Катон Старший провозгласил борьбу против иноземных «гнусностей и пороков» (nova flagitia), за восстановление старых римских добродетелей. Зловреднейшими из всех пороков он считал корыстолюбие и любовь к роскоши (avaritia, luxuria), а также честолюбие, тщеславие (ambitus). Те же пороки фигурируют у Полибия, когда он говорит о нарушении гражданского согласия в обществе. Насколько можно судить по сохранившимся фрагментам исторического труда Посидония, названные пороки играли не последнюю роль и в его теории упадка нравов. Наконец, мы встречаемся с развернутым обоснованием их роли и значения для судеб Римского государства, когда знакомимся с исторической концепцией Саллюстия.

Саллюстий, давая в одном из своих исторических экскурсов краткий обзор истории Рима, говорит сначала о счастливом периоде этой истории, «золотом веке». Однако, когда Римское государство окрепло, соседние племена и народы были подчинены и, наконец, сокрушен наиболее опасный соперник — Карфаген, тогда вдруг «судьба безудержно стала изливать свой гнев и все перемешалось». Именно с этого времени в обществе начали развиваться такие пороки, которые оказались первопричиной всех зол, — страсть к обогащению и жажда власти.

Саллюстий дает развернутое и чрезвычайно любопытное определение, характеристику этих двух основных пороков. Любовь к деньгам, корыстолюбие (avaritia) в корне подорвало верность, правдивость и прочие добрые чувства, научило высокомерию и жестокости, научило все считать продажным. Стремление же к власти или честолюбие (ambitio) — для Саллюстия эти понятия взаимозаменяемы — заставило многих людей стать лжецами и лицемерами, одно втайне держать на уме, а другое высказывать на словах, ценить дружбу и вражду не по существу, а исходя из соображений расчета и выгоды, заботиться лишь о благопристойности внешнего вида, а отнюдь не внутренних качеств. Кстати сказать, Саллюстий считает, что из этих двух пороков честолюбие все же более простительно, или, как он выражается, «ближе стоит к добродетели», алчность же, несомненно, более низкий порок, ведущий к грабежам и разбоям, как это и обнаружилось в полной мере после вторичного захвата власти Суллой.

Безусловно, характеризуя столь детально понятие властолюбия, Саллюстий имел перед глазами какой–то вполне конкретный «образец» (или образцы!), который и позволил ему перечислить столь типичные черты и особенности. Но если это был Сулла, то Саллюстий не смог уловить одной, и, пожалуй, наиболее яркой черты его характера. Сулла, конечно, не первый и не единственный государственный деятель Рима, который стремился к власти. Но властолюбие Суллы оказалось несколько иного типа, вернее, иного качества, чем аналогичное свойство его предшественников, в том числе и его непосредственного соперника Мария. В отличие от них всех, находившихся в плену у старых представлений и традиций, Сулла устремился к власти небывалым еще путем — не считаясь ни с чем, наперекор всем традициям и законам. Если его предшественники как–то сообразовывались с общепринятыми нормами морали, честно соблюдали «правила игры», то он был первым, кто рискнул нарушить их. И он же был первым, кто действовал в соответствии с принципом, провозглашающим, что победителя, героя не судят, что ему — все дозволено.

Не случайно многие из современных историков считают Суллу первым римским императором. Кстати, титул императора существовал в республиканском Риме с давних пор и поначалу не имел никакого монархического оттенка. Это был чисто военный почетный титул, которым обычно сами солдаты награждали победоносного полководца. Его имел и Сулла, и другие римские военачальники. Но, говоря о Сулле как о первом римском императоре, современные историки имеют уже в виду новое и более позднее значение термина, которое связывается с представлением о верховной (и фактически — единоличной) власти в государстве.