Джеффри Бурдс - Советская агентура - очерки истории СССР в послевоенные годы (1944-1948)

Историк В. Ф. Зима убедительно продемонстрировал, что резкий всплеск преступности был в большой степени вызван голодом 1946–1947 гг [15] В. Ф. Зима. Голод в России 1946–1947 гг. // Отечественная история . 1993. № 1. C.35–52; Он же. Голод и преступность в СССР в 1946–1947 гг. // Revue des Etudes slaves . 1994. № 4. P. 757–776. . Хищения государственной собственности за год увеличились на 43,7 %. Бандитизм, разбой и грабежи возросли вдвое [16] В. Ф. Зима. Голод и преступность в СССР . С. 776. См. также рис. 2 и 3 к настоящей главе. . Но гораздо более распространенными преступлениями стали мелкое воровство пищевых продуктов и одежды.

Вторым фактором, игравшим свою роль в распространении преступности в западных районах, был антисоветский национализм: уголовный бандитизм и разбой были типичными для территорий, аннексированных после советско-германского пакта в августе 1939 г. Как уже говорилось, на Литву и Украину приходится треть проявлений послевоенного бандитизма на территории СССР. Очевидно, что здесь имело место особое, хотя и не совершенно исключительное явление: слияние социального бандитизма с антисоветским националистическим движением.

Однако было бы ошибкой полагать, что бандитизм был широко распространен только в западных областях СССР. Почти треть его проявлений приходилась на двадцать центральных областей России и концентрировалась в Москве или вокруг нее (5,1 %). Да и в других регионах в послевоенные годы дело обстояло явно неблагополучно.

Основная причина того, почему эта важная тема долгое время не рассматривалась в исторической литературе, связана, главным образом, с советским законодательством в области государственной тайны. Даже после либерализации законодательства о государственной тайне после августа 1991 г., вплоть до лета 1996 г. доступ к советской уголовной статистике регулировали старые правила. И если в воспоминаниях людей часто встречались свидетельства о терроре и насилии послевоенных лет, то первое конкретное указание о размахе преступности в этот период автор получил, когда в 1996 г. он, первый среди западных историков, начал работать с рассекреченными материалами. Тогда были собраны и проанализированы данные, частично приведенные в настоящей книге.

Один из самых явных признаков общественного страха перед уголовным бандитизмом в послевоенные годы является содержание писем, которые тысячами поступали в различные учреждения и в редакции советских газет. Часть из них сохранилась в архивах. Такие письма отчаянно взывали к властям с требованием восстановить порядок и законность. Например, рабочие Саратова осенью 1945 г. писали, что “…с началом осени Саратов буквально терроризируют воры и убийцы. Раздевают на улицах, срывают часы с рук — и это происходит каждый день… Жизнь в городе просто прекращается с наступлением темноты. Жители приучились ходить только по середине улицы, а не по тротуарам, и подозрительно смотрят на каждого, кто к ним приближается” [17] Сводка писем, поступивших в газету «Правда» о бандитизме, воровстве и хулиганстве 17 ноября 1945 г. РГАСПИ, Ф. 17. Оп. 122. Д.118. Л. 92–93. Цит. также у Зубковой. См.: Zubkova. Russia After the War . P. 38–39. . “День не проходит без того, чтобы в Саратове кого-нибудь не убили или не ограбили, часто в самом центре города при ярком свете. Дошло до того, что единственные, кто ходят в театр или кино, — это те, что живут рядом буквально в следующую дверь. Театр Карла Маркса, расположенный в пригороде, по вечерам пустует” [18] Ibid. .

Есть в советских архивах еще один ценный источник, отражающий послевоенный страх общества перед бандитами. Как давно уже подозревали на Западе, сотрудники НКГБ и МГБ регулярно следили за перепиской людей. Хотя это часто делалось в порядке текущего наблюдения за политической благонадежностью подозреваемых, советская тайная полиция также регулярно задерживала почтовые отправления, не имея ввиду какое-либо конкретное лицо, а с целью того, чтобы просто “держать руку на пульсе” общественных настроений. Работая в архивах СНГ в последние годы, автор натолкнулся на сотни докладов, основанных на перлюстрации корреспонденции, в которых есть все — от оценки квалификации школьных учителей и качества медицинского обслуживания на местах до административного произвола и реакции людей на отдельные мероприятия властей. Есть здесь, конечно, и свидетельства о бандитизме [19] В своей статье о полицейском надзоре в СССР в 1920-е годы Питер Холквист заметил, что значительная часть материалов этого времени состоит из такого рода докладов, содержащих данные об общественных настроениях. См.: P. Holquist. «Information is the Alpha and Omega of Our Work»: Bolshevik Surveillance in its Pan-European Context // Journal of Modern History . 1997. Vol. 69. № 3. P. 415–450. См. также: В. Измозик. Глаза и уши режима: государственный политический контроль за населением советской России в 1918–1928 гг. СПб, 1995; В. Измозик. Перлюстрация в первые годы Советской власти // Вопросы истории . 1995. № 8. С. 26–35. В более широкой сравнительной европейской перспективе этот вопрос рассматривается в: Sh. Fitzpatrick, R. Gellately. Introduction to the Practices of Denunciation in Modern European History // Journal of Modern History . 1996. Vol. 68. № 4. P. 647–767. . В послевоенные годы регулярная задержка частной корреспонденции внутри страны и работа с ней осуществлялась отделом “В” Министерства госбезопасности под бдительным управлением генерал-майора М. В. Грибова. Выдержки из писем распределялись по категориям, печатались и перепечатывались и регулярно направлялись в соответствующие гражданские и военные органы — как по официальным запросам, так и с целью заставить начать расследование подозрительных случаев злоупотреблений на местах или вопиющей безответственности.