Борис Синюков - Логическая история цивилизации на Земле. Дополнительные доказательства моей теории (Часть 1)

Опять прерываю, и в раздумье, что бы такое подчеркнуть, прихожу к выводу, что подчеркнуть надо весь абзац, все до единого слова. Только вместо «китаец» надо везде вставить «русский», равно как и индиец, египтянин и так далее, исключая северных европейцев, уже давно идущих по пути, проложенному истинным Второзаконием, тем Второзаконием, в котором нет ни одной моральной догмы в Декалоге, а вместо них есть — независимый суд. Только я бы переиначил самую последнюю фразу, даже — часть ее, особенно за двоеточием: двигаться вперед нельзя, башку снесут, поэтому суетиться бесполезно. Я было уже подумал, не доехав до этой фразы, что Гончаров — не цензор, но оказалось, что — цензор даже душой, да еще какой! Вернее не бывает. И даже без надписи в своем гербе «Без лести предан», на которую Пушкин сочинил весьма забавный каламбур: «Бес, лести предан».

К тезису «провинции мало общаются между собой, дорог почти нет », я еще вернусь ниже. Здесь же скажу, что недаром мы при коммунистах учили в школе «про Обломова». Ведь эта сказка ставит на первое место воспитание, а не генетику, каковую никаким воспитанием не перешибешь. Вспомните хотя бы Сталина, запретившего генетику. А самого Сталина придумала система, называемая людоедским государством. Не верите? Поглядите на Путина. Однако, у меня речь о китайцах.

«От бога китайцы, — продолжает Гончаров, — еще дальше, нежели от царя. Последователи древней китайской религии не смеют молиться небесным духам: это запрещено. Молится за всех богдыхан. А буддисты нанимают молиться бонз и затем уже сами в храмы не заглядывают».

Ну, что тут скажешь? Ровно, как и у нас, исключая меньшинство. Только приметьте, что китайцы — очень трудолюбивый народ, генетически трудолюбивый, а затолкать в их гены эту «любовь», знаете, сколько поколений требуется? Или попробуйте найти другое объяснение, а без объяснения ведь нельзя, не правда ли? А у меня ловко выходит: богдыхан за вас молится, так что трудитесь, не покладая рук. Хорошая ведь для элиты религия? Она такая же, кстати, и у японцев, и у индийцев, и у…, далее у Тихого океана — везде.

«В науке и искусстве отразилась та же мелочность и неподвижность. Ученость спокон века одна и та же; истины написаны раз, выучены и не изменяются никогда. У ученых перемололся язык; они впали в детство и стали посмешищем у простого, живущего без ученых, а только здравым смыслом народа. Художники корпят над пустяками, вырезывают из дерева, из ореховой скорлупы свои сады, беседки, лодки, рисуют, точно иглой, цветы, да разноцветные платья, что рисовали пятьсот лет назад. Занять иных образцов неоткуда. Все собственные источники исчерпаны, и жизнь похожа на однообразный, тихо, по капле льющийся каскад, под журчанье которого дремлется, а не живется».

Все это ведь хорошо, для элиты, разумеется. Мелочность вырабатывает прилежность к бессмысленному труду, неизменность учености — и того лучше, ведь и Библию уже давно не меняют как моду на женские шляпки. Над учеными, рекомендующими слетать на Марс на голодный желудок, и у нас смеются. И здравый смысл не дает нам подохнуть, и не позволяет нам рожать для власти солдат. Но ведь и китайскую стену строили, и засечные черты делали у нас, и железный занавес возводили, и с иностранцами общаться запрещали именно затем, чтобы мы не заняли иных образцов, особенно демократических. И дремать нам хорошо для элиты. Но не задремываться в рабочее время. В рабочее время: куй железо, пока горячо. Но я уже говорил о трудолюбии, простите. Зато я не говорил о мелочности и пустяках труда. Извольте, плетение русских лаптей на день носки вместо сапог — тоже ведь мелочность и бессмыслица.

Далее Гончаров ударился в поэзию истории, незаконно совокупляющуюся с философией смешения языков при постройке Вавилонской башни. Как будто он не знает, что из этого получится. «…я гулял по узкой тропинке между Европой и Китаем, и видал, как сходятся две руки: одна, рука слепца , ищет уловить протянутую ей руку зрячего ; я гулял между европейскими домами и китайскими хижинами, между кораблями и джонками, между христианскими церквами и кумирнями. Работа кипит: одни корабли приходят с экземплярами Нового Завета, курсами наук на китайском языке, другие с ядами всех родов, от самых грубых до тонких. Я слышал выстрелы; с обеих сторон менялись ядрами. Что будет из всего этого? Что привьется скорее: спасение, или яд — неизвестно, но, во всяком случае, реформа начинается . Инсургенты уже идут тучей восстановлять старую, законную династию, называют себя христианами, очень сомнительными, конечно, какими — то эклектиками; но наконец поняли они, что успех возможен для них не иначе, как под знаменем христианской цивилизации — и то много значит . Они захватили христианство, и с востока и с запада, от католических монахов, и от протестантов, и от бродяг, пробравшихся чрез азиатский материк».