Александр Елисеев - Разгадка 37-го года. «Преступление века» или спасение страны?

Изучая политическую историю XX века, неизбежно приходишь к мысли о том, что левый экстремизм просто обречен эволюционировать в сторону западного либерализма. В этом великолепно убеждает и пример Троцкого, и пример Бухарина. Последний в 1918 году был крайне левым, а в 20-е годы превратился в сторонника развития рыночных отношений. Причем закономерность подобной эволюции подтверждает не только отечественный опыт, но и пример зарубежных компартий. Так, Иосип Броз Тито, лидер югославских коммунистов, начал свое противостояние Сталину, выступая именно с позиций «возврата к ленинизму». На заседании Политбюро ЦК Компартии Югославии, прошедшем 1 марта 1948 года, вполне в троцкистском духе говорилось о перерождении СССР и утверждалось: «…восстановление русских традиций — это проявление великодержавного шовинизма. Празднование 800-летия Москвы отражает эту линию… навязывается только русское во всех областях жизни… Политика СССР — это препятствие на пути международной революции…» Это уже позже, после окончательного разрыва с Союзом, титовцы пойдут на либерально-рыночные реформы и станут сотрудничать с Западом, а первоначально все начиналось с критики сталинской великодержавности и «национальной ограниченности» («ограниченности», которая сделала Россию космической державой).

Показателен и пример ещё одного левого экстремиста — Мао Цзэдуна — творца «культурной революции», чьи эксцессы не сравнятся с ужасами сталинизма и гитлеризма, вместе взятыми. Вдоволь наговорившись о пользе ядерной войны для мировой революции, «разоблачив» СССР в контрреволюционности и отправив на тот свет десятки миллионов китайцев, Мао в начале 70-х годов пошел на стратегический союз с США, который был сорван только после его смерти, разгрома левацкой «банды четырех» и прихода к власти прагматика Дэн Сяопина.

Всё это не случайно — р-р-революционная горячка и левачество так же вредны, как и либерально-рыночные эксперименты. Из леваков, скорее всего, выйдет либерал или агент западных спецслужб, ибо «троцкистов» всех мастей и «капиталистов» объединяет подчеркнутая ненависть к традиционным ценностям и национальной самобытности.

К сожалению, смерть Сталина помешала вытравить до конца утопизм, космополитизм и экстремизм марксова учения, которые дали свои ядовитые всходы в 50–80-х годах. Левый экстремизм бывшего троцкиста Хрущева (сопровождавшийся сворачиванием национально-патриотической пропаганды и очередным витком гонений на церковь) был, по сути своей, новым проявлением «синдрома мировой революции». Стремительное политическое наступление на Запад, чуть не приведшее к мировой войне, сопровождалось заигрыванием с ним же и заимствованием многих его ци-вилизационных установок. Воспроизводилась «старая добрая» модель поведения Троцкого, парадоксальным образом сочетающего антизападную революционность и западничество. Но, в отличие от своих предшественников, советские неотроцкисты все-таки победили. Хрущевизм, временно остановленный острожными брежневскими партаппаратчиками, возродился при Горбачеве. Тогда начались разговоры о «ленинском социализме», о том, что «революция продолжается». Произошла реабилитация Троцкого и иже с ним. Окончилось все, правда, торжеством в России самого дикого и прозападного капитализма. Но ведь примерно того же и хотел Троцкий.

Сознание Троцкого было сформировано на основе преклонения перед буржуазным Западом, его научно-промышленной мощью. «Троцкий был убежденным западником, — отмечает доктор философских наук Б. Межуев. — Для него пролетарская революция представляла собой окончательную победу города над деревней, рационализма науки над стихийностью чувства (вспомним все, что нам стало известно в последнее время, в основном благодаря популярным исследованиям Александра Эткинда, об увлечении Троцкого психоанализом как орудием преодоления не контролируемых сознанием человеческих страстей), в конечном счете мирового города над мировой деревней, Запада над Востоком» («В объятиях большевизма»).

Вестернизации сознания Троцкого мощный импульс дали его размышления над догмами марксизма. Маркс и Энгельс не считали возможной победу пролетарской революции в странах крестьянских, недостаточно развитых в промышленном отношении. Для нее необходимо наличие мощного промышленного пролетариата, составляющего большинство населения. В России такого пролетариата не было, зато там было мощное социалистическое движение. Поэтому требовалось как-то выйти из положения, согласовать его с требованиями Марксовой ортодоксии. Меньшевики объявили, что пролетариату и марксистам надо идти на союз с либеральной буржуазией и всячески способствовать ей в деле капитализации России. Она-то и доведет дело до пролетарской революции. Большевики считали, что пролетарская революция в стране возможна, но пролетариат должен осуществлять ее в союзе с крестьянством. Троцкий же занимал специфическую позицию, которую Межуев резюмирует следующим образом: «Пролетарская революция в крестьянской стране должна полагаться на поддержку пролетариата „передовых стран“… в которых, в отличие от России, существуют все предпосылки для социализма… Пролетарская революция в отсталых, небуржуазных странах должна перерастать в интернациональную революцию… По Троцкому, периферия революционизирует центр. Но при этом прежние иерархические отношения между ним и периферией сохраняются и даже укрепляются — центр в процессе мировой революции восстанавливает свое доминирующее положение» .