Е Громов - Николай Губенко - Режиссер и актер

К концу 1982 года спектакль был практически готов. Исключая начальство, каждый, кто видел его на прогонах и генеральной репетиции, говорил о нем с удивлением и восхищением, как о крупнейшем культурном событии. По мнению известного театрального критика Александра Гершковича, в недалеком будущем эмигранта, "самой большой неожиданностью был в спектакле Борис - его играл Николай Губенко, актер глубокий и внутренне собранный. Образ Годунова претерпел в спектакле существенные изменения и вышел за рамки хрестоматийной трактовки царя-убийцы, испытывающего муки совести. Губенко в Годунове создавал сложный и противоречивый характер. В татарском стеганом халате он с азиатской самоуверенностью наводил порядок на Руси, держа ее в страхе, а в результате сам падал жертвой дворцовых интриг, пожинал плоды посеянного беззакония. В известной мере Годунов в спектакле Любимова превращался в страдательную фигуру, особенно под самый финал, когда артист Губенко после гибели своего героя представал перед зрителями в ином качестве, выступая как бы от имени театра и автора"9.

Это - выдержка из книги Гершковича, написанной в значительной части в Бостоне, при поддержке Русского исследовательского центра Гарвардского университета. Большое восхищение автора вызывал финал, когда Губенко из зала выходил на сцену в обычном московском костюме и обращался к публике, без укора, но без особой надежды услышать ответ: "Что же вы молчите? Кричите: да здравствует..." Зал безмолвствовал, молчал на сцене и хор. И вдруг, через мгновение, прерывал молчание и запевал "Вечную память" по всем невинно убиенным.

Этот двойной финал, как и весь спектакль, означал принципиальный разрыв с официозной трактовкой пушкинской трагедии. Любимов и Губенко убедительно показали, что Александр Сергеевич Пушкин оказался необыкновенно созвучным времени своими глубочайшими размышлениями о власти и народе, личности и истории. Времени не только брежневскому, но и нашему, текущему. В спектакле было ясно сказано: не надо идеализировать ни власть, ни народ. С первым - с критикой российского самодержавия, партийное руководство соглашалось, но критика народа - это уже чересчур. Он же у нас творец истории. Он, дескать, ее творил, выбирая Михаила Романова на трон, поддерживая якобы великие реформы Петра I, совершая Октябрьскую революции, и скажу, забегая вперед, свергая большевистский режим. И народ всегда прав. И о нем можно говорить лишь с восхищением с тем, чтобы совершенно не считаться с ним. Самой постановкой вопроса - вслед за Пушкиным - об исторической ответственности народа Любимов разрушал стереотипы советской партократии. Народ-то, о чем явственно свидетельствовал финал спектакля, бывает разным. И кричащим "Ура!" любой власти, и яростно, хотя и не всегда праведно, порою бессмысленно и страшно, бунтующим против нее, и безмолвствующим, равнодушным к любым ее деяниям.

Любопытно, что для доказательства своей правоты в отвержении любимовского спектакля московские чиновники обратились к ученым-пушкинистам. Они, дескать, горло могут перегрызть из-за неправильно истолкованной запятой в пушкинском тексте. Могут и должны это делать. Но, кажется, никто из серьезных ученых не обнаружил в спектакле "Борис Годунов" каких-либо концептуальных ошибок в интерпретации авторского замысла. Напротив, они приветствовали работу Театра на Таганке.

Надо признать, что бдительные чиновники не без основания поняли, что Любимов вкупе с Губенко посягают на высшие устои. Кроме того, в спектакле усмотрели аллюзии на последние месяцы правления бесславного героя "малой земли". А также и на развернувшеюся после его смерти под коверную драку за партийный престол и высшие номенклатурные посты. Такого рода аллюзии, действительно, возникали, хотя внутренняя тема спектакля заключала в себе гораздо более масштабный, философский и этический, смысл. "Борис Годунов", - подчеркивал впоследствии Любимов, - это вещь о совести, о нашей совести, прежде всего. Едино только совесть может нас спасти"10. "Нашей совести", а не только совести царей.

Спектакль закрыли по распоряжению Министерства культуры СССР. Выехавшего за рубеж в отпуск главного режиссера вынудили там остаться, лишив советского гражданства. Театр оказался в тяжелейшем положении. Хлопоты за возвращение Любимова ничего не дали. Желая сохранить свои традиции, труппа хотела, чтобы театр возглавил Н. Губенко, на что аппаратные мудрецы пойти побоялись.