Петр Мультатули - «Господь да благословит решение мое...»

Николай II так писал об этом императрице в письме от 21 сентября 1916 года: «Я велел Алексееву приказать Брусилову остановить наши безнадежные атаки, чтоб потом снять гвардию и часть других войск с передовых позиций, дать им время отдохнуть и получить пополнения. Нам надо наступать около Галича и южнее у Дорна Ватры, чтоб помочь румынам и перейти Карпаты до начала зимы» [305] Николай II в секретной переписке, с. 566. .

Русская армия провела самое крупное наступление Первой мировой войны, навсегда вошедшее в анналы истории. Она показала всем миру, что обладает огромной боеспособностью, если после неудач 1915 года смогла добиться подобных результатов. Свидетельством высокой оценки этого наступления явилась поздравительная телеграмма Николая II на имя генерала Брусилова. Действительно, заслуга его перед Россией была большой. Но не меньшей заслугой перед Россией были поддержка Брусилова Царем, стратегические замыслы генерала Алексеева, общая работа Ставки. Велика заслуга и генералов-участников этого сражения: A. M. Каледина, П. А. Лечицкого, В. В. Сахарова, Ф. А Келлера, В. М. Безобразова.

Брусиловское наступление продемонстрировало не только достижения русского оружия. Оно также показало, что русское верховное командование по-прежнему не научилось закреплять и развивать успех, по-прежнему не умело воспользоваться достигнутой победой. Опасным признаком был царивший среди русских генералов пессимизм. Высший русский генералитет, в своей массе, психологически был готов войну проиграть. Он не верил в собственные силы и силы армии в целом. Причем, это случилось вопреки объективной картине происходившего на театре военных действий. «В растущем пессимизме, — пишет генерал Головин, — все ошибки нашего командного состава рассматривались в увеличительное стекло. При этом совершенно упускалось из виду, что атаки наших союзников не приводили к большим результатам, чем наши атаки против немцев, несмотря на то, что в распоряжении союзных государств было такое обилие технических средств, о которых у нас даже мечтать не смели» [306] Головин Н. Н. Указ, соч., с. 165. .

Добавим также, что русский фронт к 1917 году удерживал против себя 187 немецких дивизий, что составляло 49 % от общего числа сил противника [307] Деникин А. И. Указ соч., с. 102. .

Возвращаясь еще раз к тому чувству меланхолии и безнадежности, какое охватило многих русских генералов, хочется повторить: все эти качества были присущи в 1916 году всем воюющим армиям. Неумение воевать в новых условиях привело к затяжной, окопной войне. К ней ни одна армия не была готова, так как ведущие военные теоретики, например, Шлиффен, твердили о ее невозможности в новых условиях. Затяжная война, как и все неожиданное, испугало людей. Что будет дальше, не знал никто. Отсюда стали появляться сомнения в возможной победе. У. Черчилль писал в те дни жене: «Я очень сомневаюсь в конечном результате. Больше, чем прежде, я осознаю громадность стоящей перед нами задачи, и неумность способа ведения наших дел приводит меня в отчаяние. То же самое руководство, которое зависело от общественного мнения и поддержки, гаснет, будет готово заключить скоропалительный мир… Можем ли мы преуспеть там, где немцы, со всем их умением и искусством, не могут ничего сделать под Верденом? Нашу армию нельзя сравнить с их армией, и, конечно же, их штаб прошел подготовку посредством успешных экспериментов. Мы — дети в этой игре по сравнению с ними» [308] Уткин А. Указ, соч., с. 236. .

В Первой мировой войне потерпели поражение все военные концепции XIX века. Понадобилась страшная бойня 1914–1918 годов, переосмысление всей концепции ведения войны, чтобы психология военной стратегии переменилась.

Пессимизм русского генералитета сочетался с чудовищной усталостью России от войны. Эта усталость порождала сомнения в ее справедливости. Один русский солдат говорил: «Очень мне эта война не по нутру пришлась. Ну там ранят, али смерть, али калечью заделают — не в том сила. Кабы мне знать, в чем толк-то, из-за чего народы, такие мирные, передрались?» «Осень третьего года войны, — пишет Ольденбург, — была порой упадочных настроений. Кампания 1916 года обошлась русской армии в два миллиона человек — притом пленные в этой цифре составляли уже не 40 проц., как при великом отступлении, а всего 10 проц. С западного фронта доходили вести о таких же тяжелых потерях, о таком же „топтании на месте“. Казалось, что войне не будет конца. Никакая пропаганда не могла преодолеть этой усталости от войны, побороть ее — на известный срок — могла только железная дисциплина, только строгая цензура. Только царская власть, только твердая власть могла сдержать, затормозить это явление распада. Россия была больна войной. Все воюющие страны в разной степени переживали эту болезнь. Но русское общество, вместо того чтобы осознать причины неудачи, прониклось убеждением, будто все дело — в недостатках власти» [309] Ольденбург С. С. Указ, соч., с. 593. .