Петр Мультатули - Господь да благословит решение мое (Император Николай II во главе действующей армии и заговор генералов)

Могилев встретил отрекшегося Царя "марсельезой" и красными полотнищами, и это новое лицо враз изменившегося города, наверное, подействовало на Государя более удручающее, чем обстоятельства самого отречения. "4 марта, писал полковник Пронин, - подходя сегодня утром к Штабу, мне бросились в глаза два огромных красных флага, примерно в две сажени длиной, висевшие по обе стороны главного входа в здание городской Думы. Вензеля Государя и Государыни из разноцветных электрических лампочек уже были сняты. Государь со вчерашнего дня "во дворце", и Он может из окошек круглой комнаты, в которой обыкновенно играл наследник, видеть этот новый "русский флаг".

Около 10 часов утра я был свидетелем проявления "радости" Георгиевским батальоном по случаю провозглашения нового режима в России. Сначала издалека, а затем все ближе и ближе стали доноситься звуки военного оркестра, нестройно игравшего марсельезу. Мы все, находившиеся в это время в оперативном отделении, подошли к окнам. Георгиевский батальон в полном составе, с музыкой впереди, направляясь в город, проходил мимо Штаба. Толпа, главным образом мальчишки, сопровождала его. Государь, стоя у окна, мог наблюдать, как лучшие солдаты армии, герои из героев, имеющие не менее двух георгиевских крестов, так недавно составлявшие надежную охрану Императора, демонстративно шествуют мимо Его, проявляя радость по случаю свержения Императора... Нечто в том же духе сделал и "Конвой Его Величества". Начальник Конвоя генерал граф Граббе явился к Алексееву с просьбой разрешить снять вензеля и переименовать "Конвой Его Величества" в "Конвой Ставки Верховного Главнокомандования". И вспомнились мне швейцарцы - наемная гвардия Людовика XVI, вся, до единого солдата погибшая, защищая короля"{538}.

6 марта Николай II простился со Ставкой. Д.Н. Дубенский вспоминал: "Весь зал был переполнен, стояли даже на лестнице и при входе. Шли тихие разговоры, и все напряженно смотрели на двери, откуда должен был появиться Государь. Прошло минут десять, и послышались легкие, быстрые шаги по лестнице. Все зашевелилось и затем замолкло. Послышалась команда: "Смирно". Государь в кубанской пластунской форме бодро, твердо и спокойно вышел на середину зала. Его Величество был окружен со всех сторон. Около него находился генерал Алексеев, в его глазах были слезы. Государь немного помолчал, затем при глубочайшей тишине своим ясным, звучным голосом начал говорить. Его Величество сказал, что волей Божией ему суждено оставить Ставку, что он ежедневно в продолжении полутора лет видел самоотверженную работу Ставки и знает, сколько все положили сил на служение России во время этой страшной войны с упорным и злым врагом. Затем сердечно поблагодарил всех за труды и высказал уверенность, что Россия вместе с нашими союзниками будет победительницей и жертвы, которые все мы несли, не напрасны. [...] Суть речи была не в словах, а в той сердечности, той особой душевности, с которой он последний раз говорил со своими сотрудниками. Ведь Государь оставлял свою работу со Ставкой накануне наступления, которого ждали со дня на день и к которому все уже было подготовлено. Это знали все - от Алексеева до писаря. У всех были твердые надежды на победу и даже разгром врага. И вдруг все переменилось, и глава Империи, верховный вождь армии, оставляет Россию и свои войска. Все это было у всех на уме и на сердце. А Государь смотрел на всех своими особыми, удивительными глазами с такой грустью, сердечностью и таким благородством. [...] Уже при первых звуках голоса Государя послышались рыдания, и почти у всех были слезы на глазах, а затем несколько офицеров упало в обморок, начались истерики, и весь зал пришел в полное волнение, такое волнение, которое охватывает близких при прощании с дорогим, любимым, но уже не живым человеком. [...] Государь быстро овладел собой и направился к нижним чинам, поздоровался с ними, и солдаты ответили: "Здравия желаем Вашему Императорскому Величеству". Государь начал обходить команду, которая так же, как и офицерский состав Ставки, с глубокой грустью расставалась со своим Царем, которому они служили верой и правдой. Послышались всхлипывания, рыдания, причитания; я сам лично слышал, как громадного роста вахмистр, кажется, кирасирского Его Величества полка, весь украшенный Георгиями и медалями, сквозь рыдания сказал: "Не покидай нас, батюшка". Все смешалось, Государь уходил из залы и спускался с лестницы, окруженный толпой офицеров и солдат. Я не видел сам, но мне рассказывали, что какой-то казак-конвоец бросился в ноги Царю и просил не покидать России. Государь смутился и сказал: "Встань, не надо, не надо этого". Настроение у всех было такое, что, казалось, выйди какой-либо человек из этой взволнованной, потрясенной толпы, скажи слова призыва, и все стали бы за Царя, за его власть. Находившиеся здесь иностранцы поражены были состоянием офицеров царской Ставки; они говорили, что не понимают, как такой подъем, такое сочувствие к Императору не выразились во что-либо реальное и не имели последствий. Как это случилось так, но это случилось, и мы все только слезами проводили нашего искренне любимого Царя"{539}.