Анатолий Уткин - Унижение России - Брест, Версаль, Мюнхен

В Берлине новые социалистические власти в этот критический час не осмелились пойти на сближение с Россией. Мы читаем в протоколе заседания нового германского правительства от 18 ноября 1918 г.: «Каутский согласился с Хаазе: решение должно быть отложено. Советское правительство не продержится долгое время, его существование продлится лишь несколько недель, поэтому нужно продолжать переговоры и тянуть время… Барт: В Германии никто не пойдет на террористические акты и на большевистские методы… Но мы не должны входить в антибольшевистский союз (Давид: очень правильно!). Было бы безответственно терять ради создания такого союза — пролить хотя бы каплю германской крови» [430] Mayer A. Politics and Diplomacy of Peace making, N.Y., 1967, p. 245–246. . Шейдеман, выходивший на первый план нового политического расклада сил в Германии, говорил в ноябре, что «тесные отношения, не говоря уже о союзе с Россией, немыслимы, потому что они ослабят наши позиции визави Антанты». Отношения с Москвой не должны вызывать подозрений у Парижа, Лондона и Вашингтона. Никаких наднациональных мотивов. «Русская политика должна служить только нашим нуждам» [431] Scheidemann Ph. Der Zusammenbruch. Berlin, 1921. S. 227. .

Как ни пытались Ленин и его соратники реализовать сближение с германской социал-демократией, немецкие социалисты не желали имитировать своих российских партнеров вопреки многим обстоятельствам. Вошедшие в правительство германские социалисты не желали сближения с русскими революционерами, даже если их собственные избиратели удивлялись германскому ожесточению в отношении русского социалистического правительства. Отто Бауэр писал Карлу Каутскому, что массы трудящихся не могут понять враждебность германских социалистов к русским революционным социалистам. В результате союз новой России с Центральной Европой против Запада оказался блокированным германскими коллегами-социалистами, которые оказались большими патриотами, чем их русские ученики и единомышленники.

Берлин ощутил, что обращение с ним Запада зависит в значительной мере от его отношений с Москвой. Он не желал рисковать. Фракция сближения с Россией остереглась выйти на первый план. В результате Берлин отказался поднять уровень дипломатических отношений с Россией, отверг ее предложения об экономической помощи, изолировал советских дипломатов и журналистов. Более того, германское правительство активизировало помощь антирусским силам на границах России.

В те времена Россию и Германию сравнивали все. Было нечто общее, но многие характеристики были едва ли не противоположными. Сопоставляя условия в революционной России и в революционной Германии, американский журнал «Нью рипаблик» отметил такие различия: Германия — это «сравнительно небольшая комнатная страна с более зрелой цивилизацией, имеющая более твердые традиции». Будучи индустриально более развитой, Германия имеет «более сложную и интегрированную национальную экономику… больше городов, более эластичную и эффективную систему коммуникаций — это касается перемещения и товаров и идей». Германский народ всегда жил теснее вместе, говорил на одном языке, принадлежал к одной расе, являлся более дисциплинированным и лучше подготовленным для самоуправления, в нем более отчетливо проявилось национальное самосознание.

Короче говоря, «Германия была в более высокой степени объединенной, превращенной в единое целое, прошедшей фазу капитализма, более индустриализованной, интеллигентной и дисциплинированной общностью, чем Россия, и ее сложнее сбросить с колес развития» [432] «The New Republic», December 21, 1918, p. 213–214. . Все это, заключает «Нью рипаблик», привело к тому, что главной задачей германского временного правительства стала не социальная революция, а сохранение национального единства, которое обеспечивалось распределением продовольствия, обеспечением занятости и поддержанием внутреннего мира. Но Германия не удержала бы своего социального мира, полагает американский журнал, если бы не помощь Запада. Запад осознал свою ошибку в отношении России и постарался не повторить ее в отношении Германии.

Но, думая о судьбе Востока, Запад заблуждался относительно бездонности немецких физических и моральных ресурсов. Даже дисциплина немецкой армии имела свои пределы. Мораль германской армии рухнула, ее боевая эффективность падала. В начале 1919 г. маршал Фош пришел к выводу, что германские «восточные армии не представляют собой адекватной оборонительной силы на оккупированной территории». Частичное восстановление русской военной мощи оказало значительное воздействие на западное и германское планирование. В результате наступления Красной армии Нарва и Псков снова стали русскими в конце ноября 1918 г., Минск — в середине декабря; Рига, Митава и Харьков — в начале января 1919 г.