Генрих Метельман - Сквозь ад за Гитлера

Уже темнело, когда мы чуть справа разглядели маленькую деревушку, скорее хутор. При виде сбившихся в кучу хатенок, я тут же физически ощутил царившее внутри тепло. Но наш командир, вероятно, еще не успев оправиться после инцидента у речки, распорядился добираться до следующего населенного пункта. Однако, одолев на своих двоих, да еще в метель, да еще в темноте пару километров, мы не нашли ни стога сена, ни кустика, ни даже ложбинки. Посовещавшись, офицеры решили сделать привал прямо в открытом поле. Разумеется, это было равносильно самоубийству, но иного выхода у нас. не было.

Мороз был градусов двадцать пять-тридцать, дул резкий пронизывающий ветер. Не было никакой возможности развести костер — нечем. Чтобы хоть как-то согреться, мы сгрудились вокруг нашей лошадки, которой это тоже было только во благо. Лошадка, приняв от нас угощение в виде сена, пожелала улечься, и мы подстелили ей один кусок брезента, а другим укрыли ее как можно тщательнее. Проснувшись, мы обнаружили, что лошадь мертва — замерзла, не выдержав холода. Мы от души пожалели несчастное животное, разделившее с нами все наши невзгоды. С другой стороны, подумал я, любому из нас можно было только мечтать вот о таком конце — уснул, и больше не увидел всех этих ужасов обезумевшего мира.

Мы задумали соорудить иглу [22] Иглу — жилище канадских эскимосов куполообразной формы, сложенное из снежных блоков. , но без костра, на огне которого можно было расплавить края снежных кирпичиков, это было невозможно. И вот мы, разбившись на группы по четверо-пятеро, набрасывали на себя сверху одеяло и пытались таким образом согреться собственным дыханием. Кое-кто, кто уже дошел до ручки, просто заваливались спать в снег, но их тут же поднимали, иногда пинками — спать на снегу в таких условиях означало обречь себя на смерть. Хлеб, если только мы не держали его за пазухой, каменел на морозе, и нам приходилось раскалывать его на кусочки, а потом сосать их, как леденцы. Таким же образом мы расправлялись и с медом, тоже превращавшимся в камень. Нашелся шутник, который принялся расписывать, что, мол, у них дома кафельная плита, и за ней, дескать, так хорошо растянуться в тепле и, позевывая, музычку слушать. Но этого ему показалось мало — пожевывая мерзлый хлеб, он стал вспоминать, как по воскресеньям ездил в гости к своей тетушке в Любек и как та его потчевала пирожными с кремом и шоколадной глазурью, а запивал он всю эту роскошь настоящим горячим крепким кофе с сахаром. «Боже, пирожные с кремом и шоколадной глазурью! — думал я. — Год или даже больше я ничего подобного и в глаза не видел. И кому ведомо, когда я их еще попробую? И попробую ли вообще?» И еще вспомнил, что всего неделю назад покойный Эгон получил от матери посылку с шоколадными кексами, которые мы по-братски разделили. А сейчас он лежал в ледяной могиле, которую и могилой-то не назовешь. Даже брезента на него пожалели, сволочи.

Хоть и стояла ночь, но было довольно светло из-за снега, а намерзшая на нем корка наста не позволяла противнику бесшумно подкрасться к нам. Около полуночи подошла моя очередь отстоять положенный мне час на посту и следить за тем, чтобы на нас не напали с той стороны, откуда мы пришли. Сменив товарища, который, еще немного и превратился бы в ледышку, я заступил на пост. На прощание он что-то буркнул насчет того, что в пустыне, в «Африканском корпусе» Роммеля, и то было бы, наверное, куда легче. Завернувшись в маскхалат так, что только глаза были видны, я стал напряженно всматриваться в темноту, но ничего не заметил. Было до звона в ушах тихо, разве что время от времени потрескивал от мороза воздух. Подняв голову, я попытался разглядеть сквозь облака звезды. Мысли мои невольно вернулись к смыслу человеческого бытия. Из-за чего мне приходилось терпеть страдания в этом Богом забытом краю? Медленно шагая по снегу, я на мгновение закрыл глаза и представил себе, что мне все снится, что этого на самом деле нет и не может быть. Мысли унеслись в прошлое, перед глазами встали горячо любимые родители, наш теплый, уютный дом, мягкая постель, друзья, с которыми мы играли в футбол долгими летними вечерами, Инга, светловолосая девочка, в которую я был когда-то влюблен, но боялся признаться. Я изо всех сил цеплялся за эти воспоминания, старался представить себе, что сейчас я дома, лежу в своей теплой постели, что снежно-ледяная пустыня вокруг — всего лишь мираж, иллюзия.

Открыв глаза, я вновь окунулся в жуткую реальность — издалека доносился хруст шагов моего товарища, направлявшегося сменить меня — положенный час истек. Доложив сменщику, что, дескать, на Восточном фронте все спокойно, я собрался уходить. Ганс был родом из Рейнской области, жизнерадостный, веселый парень, но теперь при виде его хотелось разреветься.