Василий Хомченко - Облава

- Пересядь еще ближе к углу, - сказал он Шилину.

Тот подвинулся к краю скамейки, заплечный мешок поставил на колени.

- Выстрелю - сразу же за угол. - Михальцевич повернулся к чекистам боком, незаметно для них достал наган, сунул в рукав пиджака, руку с наганом положил на колено. Теперь выжидал, чтобы кто-либо из чекистов высунулся из-за дуба. Был уверен, что первыми чекисты стрелять не станут. Сам он стрелять умел, долгая война научила.

- Товарищи! - крикнул Шилин. - Должен же кто-нибудь быть на этом разъезде. Послать бы за властями. - Привстал, стукнул несколько раз в раму окна, готовый сигануть за угол.

Михальцевич тоже постучал кулаком в стену. И когда Сапежка, не заметивший ничего опасного, хотел что-то им крикнуть и на секунду показался из-за дерева, прогремели два выстрела. Сапежка громко ойкнул, отшатнулся от дуба. Третий раз Михальцевич выстрелил уже из-за угла, за которым вместе с Шилиным успел укрыться. Сапежка, цепляясь растопыренными пальцами за шершавую кору дуба, ополз на землю. Он был ранен, но поначалу не понял куда, боль пронизала всего. Падая, увидел на секунду дом, поляну, сосняк, потом все это стало удаляться, отступило, кануло, и он остался в каком-то пустынном пространстве...

Иванчиков обхватил Сапежку сзади, поднял, поставил на ноги, но тот снова осел вниз.

- Не надо, я убит, - проговорил Сапежка. Его широкоскулое смуглое лицо побелело настолько, словно в нем не было ни кровинки.

- Не убит, жив, жив, - твердил Иванчиков. - Тоже выдумал - убит. Ранен только...

Из-за дома еще раз выстрелили. Пуля с хрустом впилась в дерево, оставив на нем белую царапину. Иванчиков выстрелил в ответ и почувствовал, что рука его стала липкой. И рукоятка нагана была липкой и теплой. Взглянул на руку, на револьвер - они были в крови. Испугался, думал, что и его ранило. Тут же сообразил, что это кровь Сапежки, которого он прислонил к дереву. Тот сидел мертвенно-бледный, обеими руками зажимая рану на груди.

- Перевязать тебя надо... Перевязать. - Иванчиков опустился перед ним на колени, хлопал себя по карманам, но ничего подходящего там не было. Сбросил френчик, расстегнул пуговицы на рубашке.

- Глянь, где они, не сбежали? - через силу выговорил Сапежка.

- Тут они, тут. - Иванчиков выглянул из-за дуба и выстрелил в кого-то из тех двоих, опередив его, - тот тоже целился в их сторону. Снял рубашку, разорвал на несколько полос. Принялся раздевать Сапежку. Тот, сжав зубы, тихо стонал. Окровавленная гимнастерка неприятно липла к рукам Иванчикова. - Ничего, ничего. Вот сейчас перевяжем, и кровь остановится, прекратит идти, - говорил он и все выглядывал из-за дерева, тревожился, как бы бандиты не воспользовались случаем и не ушли. Дважды выставлял напоказ свою кепку, как будто это он сам выглядывает, и бандиты дважды стреляли в нее. Одна пуля оцарапала козырек.

"Ну где же люди? Неужели тут действительно никто не живет?" - думал Иванчиков, прижимая к ране на груди Сапежки сложенный в несколько раз лоскут от рубашки. Пуля прошила грудь справа, ближе к плечу, и, должно быть, пробила легкое, ибо Сапежка хрипел и отплевывался кровью.

Бандиты выстрелили еще раза три, пули впивались в ствол дуба с коротким хрустом.

"Стреляйте, стреляйте, - подзуживал их Иванчиков, - только не вздумайте убегать. Дайте перевязать товарища". Френчика своего он так и не надел. Сперва перевязал рану лентами от располосованной рубашки, а потом размотал свою обмотку и перетянул рану поверх лент.

- Вот кровь и остановилась, не течет больше, - сказал он, глядя Сапежке в глаза. - А вы говорите - убили... Не убили, живы вы и будете жить...

За два года службы в чека он повидал немало крови, был свидетелем не одной смерти, и каждая смерть - своего или врага - его потрясала, ошеломляла, он не мог примириться с тем, что человек убивает себе подобного и часто того, кто не сделал ему ничего плохого. Человек, рожденный для того, чтобы жить, радоваться жизни, растить детей, делать что-то хорошее для себя и для других, вынужден убивать такого же человека или сам падать замертво. А служба у него, у Иванчикова, такая, что он обязан стрелять и убивать, чтобы защитить ту жизнь и тот порядок, который выбрало большинство людей... И сейчас вот, в этой ситуации, он стреляет и в него стреляют и могут убить или ранить, как ранили Сапежку.

Были и еще выстрелы оттуда, из-за дома, и еще раз выстрелил в ту сторону Иванчиков.

А старый дуб, в живое тело которого впивались пули, в ужасе простер вверх два обрубка - два сука, как инвалид культышки рук, и казалось, ему было так же больно, как и человеку.