Но дело, конечно, не в целях и задачах, которые в данном случае ставились Октавианом или кем — либо из его «союзников». С нашей точки зрения, вполне допустимо и правомерно говорить о революционном характере перехода от римской республики к империи. Вопрос заключается лишь в том, к каким именно событиям следует прилагать понятие революции. Нам представляется, что это понятие должно быть приложено не к гражданским войнам середины и конца I в. до н. э., непосредственно приведшим к установлению политического режима империи, но к более ранним событиям, начиная от движения Гракхов и вплоть до так называемой Союзнической войны. Причем есть все основания считать эту войну — грандиозное восстание италийского крестьянства — высшим этапом развития движения.
Каков же был характер революции? Начавшись в эпоху Гракхов в сравнительно узкой, локальной среде римского крестьянства, движение ко времени Союзнической войны приобрело общеиталийский размах. Почти с самого начала оно имело тенденцию перерасти в гражданскую войну (события, связанные с деятельностью Гракхов, и т. д.). Что касается внутреннего содержания движения, то оно, на наш взгляд, может быть определено как революция против Рима — полиса, против староримской аристократии, против крупного землевладения, или, иными словами, как борьба италийского крестьянства за землю и политические права. Это была — mutatis mutandis — в своей основе та же борьба, которую вели некогда римские плебеи против патрициев, с той, конечно, существенной разницей, что она возродилась в новых условиях и на расширенной основе (т. е. в общеиталийском масштабе). И если борьба патрициев и плебеев завершилась в свое время отнюдь не победой широких слоев плебса, но более компромиссным результатом, а именно слиянием патрицианско — плебейской верхушки, то нет ничего удивительного, что и в данном случае плодами революции воспользовались не сами широкие массы, но некоторые — в то время наиболее деятельные и «перспективные» — фракции господствующего класса. Дело революции в принципе было завершено Союзнической войной, а гражданские войны второй половины I в. до н. э. — это уже последствия революции, ибо теперь борьба шла за то, в интересах какой группировки или фракции господствующего класса будут использованы и окончательно «приспособлены» завоевания революции.
Такова, как известно, судьба не только этой, но и многих других революций, направленных, говоря словами Энгельса, в защиту «собственности одного вида» против «собственности другого вида». Поэтому они обладают — опять — таки mutatis mutandis — рядом сходных черт. Вероятно, и те события, которые мы в противовес господствующей в зарубежной историографии точке зрения не можем отнести к фактам и событиям самой революции, имеют, условно говоря, своих «аналогов» в истории позднейших революционных движений. В этом смысле римская революция II–I вв. до н. э. знала свой термидор (переворот Суллы), свое 18 брюмера (диктатура Цезаря) и, наконец, длительную и прочную реставрацию (принципат Августа).
Существует и поныне пользуется довольно широким распространением понятие «цезаризм». Оно имеет много различных толкований. Однако, вместо того чтобы присоединиться к одному из них или дать какую — то собственную интерпретацию, мы считали бы более правильным выступить против этого понятия вообще. И в самом деле, каково его содержание? Что именно понимается под словом «цезаризм» и насколько то, что подразумевается под этим словом, имеет в действительности отношение к Цезарю?
Если под «цезаризмом» подразумевается насильственный захват единоличной власти, захват власти при опоре на армию, то разве Цезарь был первооткрывателем этого пути? Он имел немало предшественников, причем не только в Риме (Сулла), но — в других условиях и в другом масштабе — среди поздних (Дионисий) и даже ранних греческих тиранов. Принцип, как таковой, был известен, «открыт» задолго до Цезаря.
Если «цезаризм» не только военная диктатура, но и лавирование между различными классами общества, попытка примирения всех «партий» под эгидой надклассового властителя, то, даже предположив, хотя это далеко не бесспорно, что Цезарь стремился к такой цели, эксперимент в итоге оказался, как мы знаем, настолько неудачным, что едва ли заслуживал быть названным по имени того, кто столь неумело его провел.
И наконец, если считать, что под «цезаризмом» следует главным образом понимать захват власти не только ради ее самой, но ради реализации какой — то высокой идеи, например идеи новой мировой державы, то все, что говорилось выше о конкретной деятельности Цезаря и о связи ее с подобными идеями, лишь еще раз подтверждает бессодержательность самого понятия и неправомерность наименования.
Читать дальше