Сергей Хрущев - Никита Хрущев

Я подошел с этим вопросом к Павлову. Он ответил, что так как похороны неофициальные, то и никакого митинга не предусмотрено. С таким ответом я не мог вернуться.

- Вы не будете возражать, если я скажу несколько слов и еще, может быть, кто-нибудь из друзей?

Чувствовалось, что мой собеседник находится в затруднительном положении. Эта миссия ему была явно неприятна, и он, очевидно, решил не выходить за рамки формально полученных указаний. Павлов пожал плечами: "Пожалуйста".

В том, что мне надо говорить, я не сомневался. Еще не зная, будет митинг или нет, на всякий случай я прикидывал, что сказать, искал нужные слова. Но не могу же я выступать один. Подойдя к группе старых коммунистов, я спросил их, кто хотел бы выступить. Они пошушукались, и одна из женщин ответила: "Гаврюша Пилипенко может сказать. Поговори с ним".

Однако Пилипенко отказался, сославшись на больное сердце. Стоявшая рядом маленькая седая женщина - Надежда Диманштейн, тоже знавшая отца еще по Украине, сейчас же предложила свои услуги.

Я хотел найти еще кого-нибудь помоложе, один скажет от старых товарищей, другой от молодого поколения. На глаза мне попались стоявшие вместе Евтушенко и Трунин.

Подходя к ним, я краем глаза отметил нервно курившего поодаль Аджубея. Он стоял в группке кагэбэшников, время от времени перебрасывался с ними какими-то фразами. В тот день он держался особняком, подчеркнуто дистанцировался от происходившего. В зал прощания заходил урывками, в перерывах между сигаретами. Вспомнив недавний приезд Евтушенко к отцу, их долгий разговор, я подумал, что он самая подходящая кандидатура. Я тут же предложил Евгению Александровичу выступить.

Он несколько опешил, но потом сказал, что, по его мнению, это лишнее. "В молчании есть что-то более значительное", - добавил Евтушенко.

С тем же предложением обратился к Трунину. С ним было проще: мы знали друг друга давно. Ему выступать тоже не хотелось. Я понимал его, ведь все это будет зафиксировано, и никто не знает, какими будут последствия.

- Если надо, я выступлю, но совершенно не знаю, о чем говорить. Решай сам, как ты скажешь, так и будет, - сказал Вадим.

Но я уже передумал. Трунин почти не был знаком с отцом, в первый и последний раз встретился с ним на даче в этом году. Я отошел.

Вадим выговаривал мне потом: он всю дорогу от зала прощания до кладбища готовился, но я его не позвал.

На глаза мне попался Вадим Васильев, мой старый друг еще по институту. Его отец погиб в сталинских лагерях, на него во всем можно было положиться, он-то не струсит. "Да, конечно, я скажу", - ответил он не раздумывая.

Пока я организовывал митинг, время прощания истекло, пора было ехать на кладбище. Я подошел к маме и сообщил ей о митинге. Естественно, умолчав о том, как я договаривался. Для нее очень важна была позиция ЦК, и мои слова ее успокоили.

Навсегда запомнилась картина в зале прощания: рыдающие Юля-старшая и Юля-младшая, окаменевшая Рада и обессилевшая мама.

Присутствующие ушли из зала, мы остались семьей. Это были самые тяжелые минуты. Мама собрала все силы и держалась молодцом. Рядом Рада.

Поцеловали отца. Страшно: совсем недавно это был живой, подвижный, веселый человек, а тут губы встречаются с каким-то чужим холодом...

У меня есть фотографии, запечатлевшие вынос тела: Антон Григорьев - певец Большого театра, Валерий Самойлов, Семен Альперович - мои друзья и сослуживцы по ОКБ, Миша Жуковский - профессор, врач.

Сели в автобус, посередине стоял гроб. Тронулись. Впереди шла милицейская машина. За нами следовала машина из поликлиники с медицинской сестрой, на всякий случай, за ней еще несколько автомобилей. А следом растянулась кавалькада журналистов.

Едва мы тронулись, из лесочка, окружавшего ритуальный зал, посыпались солдаты - набилось их там много больше, чем показалось поначалу.

Выехали на Рублевское шоссе, и вот мы уже на Кутузовском проспекте. Не задерживаясь, проскакиваем перекрестки. Машины едут быстро, на мой взгляд, неприлично быстро для похоронной процессии. Вот и мост. Здесь нет левого поворота, но за мостом специально по этому случаю стоял регулировщик. Четко выброшенный влево жезл остановил движение, и мы беспрепятственно и неожиданно для меня свернули на набережную. Значит, по Садовому кольцу мы не поедем. Очевидно, нас не хотели пускать по людным улицам.

Подъехали к Новодевичьему. Вокруг оцепление, войска, а за оцеплением группы людей. Свернули в ворота. Тогда кладбище было открыто для посещений. Поэтому в глаза сразу бросилось необычное объявление: "Сегодня кладбище закрыто. Санитарный день". Мы проехали внутрь, а остальные машины остановились у входа. Миновали центральную площадку, где всегда стояли деревянная трибуна и постамент для гроба. Сегодня там ничего не было, их предусмотрительно убрали.