Сергей Хрущев - Никита Хрущев

В день похорон, в понедельник, 13 сентября, встали рано - надо было успеть в Кунцево до 10 часов. Я поспешил за газетами. В "Правде" без обычного некролога внизу первой страницы мелким шрифтом было напечатано траурное сообщение: "Центральный Комитет КПСС и Совет Министров СССР с прискорбием извещают, что 11 сентября 1971 года после тяжелой продолжительной болезни на 78-м году жизни скончался бывший Первый секретарь ЦК КПСС, Председатель Совета Министров СССР, персональный пенсионер Никита Сергеевич Хрущев".

Бросилась в глаза формулировка: в подобных сообщениях писали "с глубоким прискорбием", а здесь ни ЦК, ни Совмину "глубоко" скорбеть не о ком. Потом мне рассказывали, что поначалу вообще хотели ограничиться траурной рамкой на последней странице, но главный редактор якобы категорически запротестовал, пригрозив отставкой, - ведь ему отвечать перед всем миром.

До этого дня информацию о смерти работающего или отставного государственного деятеля всегда сопровождал некролог, помещенный в зависимости от ранга на второй или последней полосе. Сейчас же, похоже, не знали, что писать, а потому решили пойти по самому простому пути - промолчать.

Никто, видимо, тогда не подумал о последствиях, был создан прецедент: появился новый обычай, когда о бывших министрах - персональных пенсионерах некролог сочиняется, а о бывших членах Президиума или Политбюро ЦК персональных пенсионерах некролог не пишется. Так стало принято. С этим впервые столкнулись, когда вслед за отцом умер Андрей Андреевич Андреев. Так хоронили и Булганина, и Кириченко, и Первухина, и многих других...

Мама заставила всех позавтракать - впереди тяжелый день. Кусок не лез в горло, но пришлось подчиниться. Наконец отправились в морг.

По дороге в Кунцево я вдруг задумался о том, что предстоит ставить памятник. Надо найти решение, которое соответствовало бы личности и судьбе отца. Но как это сделать? С чего начать? Я не знаком ни с одним скульптором, чрезвычайно далек от этого мира. Да и кто еще согласится? Одни струсят, с другими он поругался в Манеже. Вряд ли они согласятся...

Подъехали к ритуальному залу прощания в больнице. Небольшое красное кирпичное здание, тесный зальчик, рассчитанный только на родных. Перед зданием собралась толпа - в основном иностранные журналисты. Все сдержанны, предупредительны. Расступились перед нами, не задавая никаких вопросов. Мелькали и знакомые лица друзей. Кувшинов и Аветисян уже предупредили нас, что похороны чисто семейные, государство в этом мероприятии не участвует.

У гроба были только наши венки от родных и близких и скромный венок с надписью на ленте: "Товарищу Н.С.Хрущеву от ЦК КПСС и Совета Министров СССР".

Впрочем, государство все-таки участвовало в похоронах: вокруг было полно сотрудников органов госбезопасности, а в лесочке за забором расположились бронетранспортеры, солдаты в полной выкладке. Расхаживали командиры, что-то докладывавшие по рации. Словом, обстановка боевая.

Наконец все собрались. Было нас немного. Пробраться в тот день к залу прощания оказалось непросто. Мало того что больница далеко от центра города, на подходе к залу начинали проверять документы, и, чтобы пройти дальше, нужно было доказать принадлежность или близость к нашей семье. Остальных просто не пускали.

Все прошли в зал. У гроба - ряд стульев для родных, по стенам тоже стулья. Никто, впрочем, не сел. Зазвучала траурная музыка. Окружив гроб полукругом, стояли родные, группа старых коммунистов, со многими из которых отец работал еще в Донбассе. Пришли наши друзья, мои товарищи по работе, соседи. Журналисты остались за порогом.

Отдельной группой держались официальные лица: управляющий делами ЦК КПСС Г.С.Павлов, еще кто-то, мне незнакомый, возможно, из КГБ.

Отец лежал в гробу строгий, совершенно не похожий на себя, с незнакомым, чужим лицом.

Стоявшая у гроба мама потянула меня за руку. Я наклонился, и она шепотом спросила, не узнавал ли я, где будет митинг и кто будет выступать?

Я отрицательно кивнул головой.

- Пойди узнай, - попросила она.

На ее лице застыло страдание, но она не плакала. Видимо, проблема траурного митинга волновала ее давно. В ее восприятии не укладывались похороны человека, связанного с общественной деятельностью, лишенные обычного в таких случаях ритуала.

Я понимал, что больше всего власти не хотят никаких речей и потому приняли решение о чисто семейных похоронах. В тот момент мне очень не хотелось ссориться с ними, идти поперек, просто не было на это сил, да я и не придавал надгробным речам особого значения. Но мама просила, и в тот момент я, понятно, не мог и подумать, чтобы отказать ей - любая мелочь имела для нее сейчас особое значение.