Артем Драбкин - Мы дрались с «Тиграми»

— Какие задачи выполняла полковая артиллерия?

— Поддержка пехоты. Можно сказать, что «полковушка» имела двойное подчинение. Перед боем ею командовал командир батареи, который находился рядом с командиром стрелкового батальона. Он получал от комбата задачу и доводил ее до командира орудия через командиров взводов, которые всегда находились при нем. Командир взвода прибегал с НП батальона и давал команду двум своим орудиям (между нами обычно было не более 100 метров) подавить ту или иную цель. С началом боя управление нашими действиями переходило к пехотинцам. Допустим, стрелковый взвод наступает на какой-то холмик. Во взводе может быть тридцать человек, а может и пятнадцать. В руках у каждого бойца винтовка и один-два пулемета на взвод, если они целы. Задача командира орудия засечь огневые точки противника, которые могут располагаться в первой траншее, а могут — ив глубине обороны. Ну, а моя задача как наводчика подавить эти огневые точки. Мы все лежим в снегу или позднее, в Отечественную — на земле, или за щитом прячемся: пули свистят, до противника 400–600 метров. Командир наблюдает в бинокль — ему тяжело, поскольку приходится высовываться. Пехота пробежала метров двадцать и легла. Мы в это время даем огоньку по засеченным вспышкам. Пехота по сигналу опять поднимается в атаку. Опять смотрим — откуда стреляют и бьем туда. Допустим, взяли первую траншею. Противник отошел на вторую, что расположена в 200–300 метрах. Толкаем пушку на 100–200 метров и стреляем через голову пехоты. Дальше ждем команду от пехотинцев — они должны указать цели, или командир орудия сам их выбирает, если обнаружит. Какая связь с пехотой? От командира роты или взвода прибегал посыльный с приказанием подавить ту или иную огневую точку — вот и вся связь. Проводная связь была до уровня ротного, а потом — голосом, свистком и ракетами. Например, красная ракета — указание направления движения, зеленая — в атаку. Ну а там смотри, что делает сосед, что делает пехота.

В боекомплект полковой пушки входило до 80 снарядов, но в день могли разрешить выстрелить не более двадцати или тридцати. Экономили снаряды особенно в Отечественную, под Ленинградом, где каждый выстрел был на вес золота. Там на день боя могли выдать пятнадцать, а то и десять снарядов. Надо сказать, что лимиты расходования боеприпасов были всегда, но если в стесненных обстоятельствах на выполнение задачи давали половину боекомплекта, то к концу войны могли дать боекомплект. Надо же учитывать, что пушка тоже изнашивается. Ее можно за один день так «уходить», что завтра она и стрелять не будет. Нужно соблюдать режим стрельбы, чистить, смазывать. Так что стрелять надо с головой.

Что касается расхода снарядов на выполнение конкретной тактической задачи, то были установлены нормативы. Например, с 800 метров хорошо подготовленный расчет должен был со второго-третьего выстрела попасть в амбразуру размером 50 на 50 сантиметров. Перед Отечественной войной на соревнованиях в стрельбе по движущемуся танку с расстояния около 1000 метров прямой наводкой мой расчет уложил все три снаряда в цель 50 на 50 сантиметров и получил оценку «отлично». Вот так мы были подготовлены!

— Вы понимали, за что воюете на Финской?

— Воспитательная работа была и на Финской, и на Отечественной войне поставлена очень хорошо. Я считаю, что комиссары, а потом замполиты, работали здорово. Это были люди, которые себя не щадили, с собой не считались. С солдатами разговаривали хорошо, обычно вели деловую беседу «за жизнь», спрашивали, что пишут из дома, как кормят, а не пичкали агитками про «партию Ленина — Сталина». Я, например, не слышал, чтобы в бою кричали «За Сталина!» — мата больше было. Может быть, и было такое в пехотном взводе, в роте, кто-то поднимет ребят: «За Сталина! За Родину!». Но, чтобы массово — нет.

Что касается нашей батареи, то в Финскую так сложились обстоятельства, что батарейным составом за все три месяца войны не собирались, чтобы с нами побеседовал комиссар. Не было такой возможности — мы все со своими пушками были в порядках стрелковых батальонов.

— В Финскую давали водку?

— Все время. Утром до атаки в роте 100 человек, вечером — 20, а водки — полный бидон на всех. Пей, сколько хочешь. Я-то не пил, а ребята говорили, что «не берет» — мороз. Земля была как сталь, блиндажей не выкопать. Вот так за убитым ляжешь, консервную банку ножом поковыряешь. Какая там водка?! Все три месяца в снегу. Вал из него сделаешь, в центр слой лапника настелешь, ляжешь и снегом укроешься. Если 2–3 ночи сидим, то делали шалаши из хвойных веток. Днем разводили костер, а ночью нельзя — боялись самолетов. Кормили нормально — постоянного голода мы не испытывали. Бывало, что кухня отставала. Вот под Ленинградом в 42-м, там, да, голодно было.