Артем Драбкин - Мы дрались с «Тиграми»

В ходе боев мы захватили часть села. Вроде называлось оно Осиновка, но точно я сейчас не помню. Дневали мы в подвале, а продукты нам привозили по ночам. Это был завтрак, обед и ужин. Днем никто не мог пробраться. Однажды нам привезли т/шу барана. Ни хлеба, ничего не было — одно мясо. На нашей половине, метрах в 150 от подвала, где мы сидели, догорал дом. Я нарезал баранины в котелок и пошел пожарить ее на этом пепелище. Подхожу. Спокойно шел во весь рост, ни одного выстрела не было. Ставлю котелок на угольки, и в это время по ним пулеметная очередь — трах! Брызги огня во все стороны! Мой котелок падает набок, я отскакиваю метров на пять за кирпичную стенку. Мысль, что меня чуть не убили, не возникла, думал я в этот момент только о перевернутом котелке и вытекающем из него жире. Постоял-постоял, и пошел, пригнувшись, спасать еду. Только руку к котелку протянул — опять пулеметная очередь по углям! Я опять отскочил за стенку. Понятно, что если бы хотели убить — убили, а так просто развлекаются. Бог с ним, с котелком, решил вернуться к своим. Пошел, прячась за этой кирпичной стенкой. Сначала она была выше меня, потом в мой рост (я еще шел спокойно). Постепенно она сходила «на нет», а когда стала сантиметров 50, я вдоль нее пополз. Только стенка кончилась, гляжу, летит немецкий самолет. Не долетая до меня, сбрасывает бомбу. Я понимаю сейчас, что он не в меня бросал ее, а просто на нашу территорию. Но летела-то она прямо в меня! Не долетела метров 50, наверное… Огромный взрыв — облако пыли, дыма… Я, прикрываясь этим облаком, рванул к своему подвалу, до которого оставалось совсем немного, и нырнул головой вниз. Удачно — ^ ничего не сломал, не повредил. После этого я уже днем жарить баранину не ходил.

На следующую ночь мимо нас прошли пехотинцы. Мы их спрашиваем: «Что? Отступаете?» — «Нет, нас меняют», — обманули, наверное. Вскоре появилась группа солдат. Часовой крикнул: «Стой, кто идет?!» — Молчат. — «Стой, стрелять буду!» и за автомат, а он не стреляет! ППШ чем плохи? Если чуть песок попал или чуть ржавчина появилась — отказывал. Часовой вбежал к нам в подвал: «Вставай! Немцы!» Тут уж другой команды не надо. Я как был в носках, так и выскочил — сапоги остались там, а панораму прихватил. Немцы уже рядом, лупят из автоматов: «Алле, рус, вперед!» Они тогда еще свое превосходство чувствовали, издевались над нами, а мы бежим. Ракеты бросают, светло, как днем… И вот одна ракета падает на дорогу в метре от меня и горит. В ее свете я превратился в отличную мишень. Упал. Только она погасла, я рывком и — через Донец. А в руке панорама! Сапоги там оставил, но панораму вынес. Утром нас — в особый отдел. Ко мне претензий нет — панорама с собой, а командиру взвода лейтенанту Кузнецову сказали: «Если пушки не вернешь, пойдешь под трибунал». Пошли ночью, зацепили пушки, подтащили на веревках к берегу Донца без единого выстрела. С крутого берега сбросили их на лед. Тут немцы открыли по нам огонь, но поздно — мы уже были под прикрытием берега и тащили орудия к себе.

Запомнился еще случай с подкалиберными снарядами, произошедший в селе Петровка. Эти снаряды появились у нас в конце 1942 года. Дали их две штуки на орудие, предупредив, что они засекречены. А мы их потеряли. Дело было так. Местные жители, — или партизаны согласились ночью провести нас в тыл противника, с тем, чтобы одновременной атакой с фронта и тыла овладеть этим селом. И вот батальон, усиленный нашим взводом «сорокапяток», минометным взводом и взводом ПТР, ночью по оврагам и буеракам завели в тыл немцам. С рассветом мы пошли в наступление и легко овладели половиной села. А те, кто атаковал с фронта, откатились назад, и мы оказались в мешке. Правда, сами этого еще не знали. Ребята разошлись по хатам, кто бриться, кто мыться. А я с одним парнем, Подкорытов его фамилия, остался у орудия. Глядим, километрах в двух появились немецкие машины. Ты можешь только глазами их есть, а сделать ничего не можешь. Они подъехали метров на восемьсот, из них стали выпрыгивать пехотинцы, которые, спешившись, двинулись в нашу сторону. Свист пуль все усиливается и усиливается. Стали они по брустверу щелкать. Мы спрятались в окопчик. Посидели, чувствуем, что пока мы тут будем сидеть, немцы придут и нас голыми руками возьмут. Выскочили из окопчика, спрятались за орудийный щит. Немцы близко. Со всех хат бегут наши солдаты, наш командир взвода тоже бежит, бледный: «Ребята, успеем прицепить орудие?» Успеем, не успеем, а надо… Подвели лошадей, станины на передок, раз, зацепили и — в овраг, что начинался прямо от нашей позиции. Немцы нам в спину лупят! И вот пулеметная очередь — лошади падают, а мы как бежали, так и продолжаем бежать. В руке у меня панорама. Я с ней никогда не расставался, ни днем, ни ночью. А тут еще «мессера» появились, лупят вдоль этого оврага. В какой-то момент я понял, что я стараюсь подлезть под убитого солдата, хотя прекрасно понимал, что тело человека — это не защита. В таких ситуациях очень многие действия рефлекторны, никак не связаны с реальностью. (Однажды я попал под «карусель» немецких бомбардировщиков. Отбежал всего метров на 50 от дороги, уткнулся носом в землю, и те минут пятнадцать-двадцать, что немцы нас обрабатывали, я лежал, держа ящик с панорамой над головой, хотя знал, что это никакая не защита от крупнокалиберного пулемета или осколков, но подспудно сознание подсказывало, что надо держать что-то над головой. Когда закончился этот налет, я очнулся стоящим посередине дороги. Как я туда выбежал?! До сих пор не понимаю! Думаю, это был психологический срыв.)