Кирилл Столяров - Палачи и жертвы

Были ли они националистами или шовинистами? Обилие в повести грузинских фамилий, рюминская версия международного «заговора» и некоторые из прочих «разоблачений» могут вызвать и такой вопрос, тем более у людей, помнящих депортации целых народов.

Следственные и судебные материалы не дают серьезных оснований для утвердительного ответа. Даже антисемитское содержание последней разработки Рюмина не берусь приписать его личному национальному сознанию. Какое там сознание или неожиданное прозрение, когда сам–то он лучше других знал вымышленность заговора и действий «заговорщиков»! Нет, во многих ситуациях преторианцы демонстрировали официальный интернационализм и клановую солидарность.

Не возникает и ореола борцов за суверенную Грузию вокруг имен Барамии, Рапавы и их «сподвижников». И мегрельский национализм, и борьбу за отделение Грузии от СССР подсказал следователям проницательный вождь народов для маскировки заурядной интриги против Берии, «подсовывавшего» ему своих людей. Из собственного опыта Сталин хорошо понимал значение опоры на личные кадры и в целом не осуждал перетаскивание подручными их привычного прежнего окружения к новым местам службы. Такая нормальная для жестко административной системы практика особо развилась в 60–70–е годы и не исчезла в наши дни. Просто в последние два десятка лет сложилась терпимость к наличию собственной свиты, то бишь «команды», у каждого лидера, тогда как Сталин не признавал теорию пирамиды вождей и допускал существование единственного живого Вождя — самого себя. Забывшего об этом ждала кара, круто менявшая и судьбы людей из их окружения. В общем, из тех, кто находился в поле зрения, комплектовались приближенные, и зачастую из них же — «враги народа». Потом всплески дворцовых интриг расходились волнами шельмования и массовых репрессий совсем непричастных к ним граждан.

Стоило ли глотать архивную пыль и тратить время на изучение сотен томов старых уголовных дел ради воссоздания череды событий чуть ли не полувековой давности? И вообще, что нам до судеб каких–то генералов и полковников госбезопасности, чьи невесть где захороненные трупы давным–давно смешались с землей?

Вопросы эти отнюдь не праздные. Дело в том, что знакомство с преторианцами полезно для постижения структурных основ казарменного социализма, для выявления взаимосвязей его конструктивных элементов, их «прочностных» характеристик.

Официальная пропаганда неизменно преподносила нам ежовщину и бериевщину как персонифицированное олицетворение зла и, главное, как искривление линии партии, как подлую дискредитацию политической системы социализма. Отсюда и уничижительные эпитеты — «предатели интересов народа», «вурдалаки», «изуверы», «душегубы» и пр., что мы охотно повторяли и к чему издавна привыкли. Да и могло ли быть иначе, коль скоро в нашем сознании эти лица ассоциировались со всякого рода «тройками», «особыми совещаниями» и другими методами внесудебных расправ?

Вдумаемся, насколько это верно, и в поисках ответа обратимся к истории.

Еще 5 сентября 1918 года постановлением Совета Народных Комиссаров «О красном терроре» Всероссийской Чрезвычайной Комиссии (ВЧК) предоставлялось право заключать классовых врагов в концлагеря и устанавливалось, что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам.

Постановлением VI Чрезвычайного съезда Советов от 6 ноября 1918 года органам ВЧК было предоставлено право брать заложников и содержать их под стражей.

Постановлением Президиума ЦИК СССР от 28 марта 1924 года было подтверждено Положение о правах ОГПУ, где предусматривалось образование Особого совещания для рассмотрения дел в отношении социально опасных лиц.

Циркуляром ОГПУ от 29 октября 1929 года в центре и в республиках были созданы «тройки», а по приказу НКВД СССР от 27 мая 1935 года такие же «тройки» возникли в краях и областях.

Таким образом, внесудебные карательные органы существовали и до появления «изуверов» и «вурдалаков» на Лубянке и изначально задумывались как эдакие, что ли, конвейерного типа устройства для массовых репрессий. А что заочное, в основе своей нецивилизованное судилище обрекало на муки и на гибель великое множество ни в чем не повинных людей — это никого не тревожило ни в Кремле, ни в его ближних и дальних филиалах. Посудите сами, мог ли тот же Рапава, председательствовавший в «тройке», обеспечить хоть какое–то подобие справедливости, если на каждое заседание выносили в среднем сотню дел, а члены «тройки», в глаза не видя арестованных, соглашались с мерой наказания, заранее предложенной работниками следствия? Спора нет, Рапава не заслуживает доброго слова, но кто назовет нам другого председателя «тройки», который проявил себя с лучшей стороны? Положительных примеров не могло быть, это противоречило бы замыслу конструкторов репрессивного механизма.