Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 1)

Иван опять прижал к себе его голову, стал гладить по спутанным волосам.

- А ты думаешь, сынок, мне понятно? Ну, ничего. Подрастешь - сам все поймешь...

- Как же я пойму, если тебе самому непонятно? - помедлив, спросил Володька.

Иван Савельев отошел от сына, присел на скрипнувшую под ним деревянную кровать. И ответил тринадцатилетнему сыну, как взрослому:

- Видишь, в чем тут дело, однако... Жизнюха-то наша, сынок, так закрутилась, что, барахтаясь в ней, и не разберешься, что к чему. А ты подрастешь, и как бы со стороны тебе все ясно и понятно будет.

Володька, наморщив лоб, пытался вникнуть в слова отца, сероватые глаза его стали не по-детски задумчивы.

- Ой! - сорвался он с места, схватил кнут. - Я сижу, а косари хлеб ждут. Даст мне выволочку дядя Панкрат!

Володька убежал, а Иван походил по комнате, разулся и прилег на кровать. Было непривычно вот так лежать одному, в тишине, на мягкой, чистой постели. И эта тишина, и высокая деревянная кровать с синими подушками из настоящего пера, большая, недавно выбеленная печь, чистенькое окошко, в которое вламывались потоки солнца, - все казалось нереальным, неправдоподобным. Непонятно было, как он, Иван, очутился в такой обстановке, не верилось, что он сколько угодно может лежать на этой постели, наслаждаться тишиной, чистотой, покоем.

"Ива-ан! Ваня-а!.." - хлестанул вдруг в уши истошный крик жены. Иван, оказывается, задремал. Судорожно вздрогнув, он приподнялся, сел на кровати. "Почудилось, что ли?"

Иван потряс головой, чтобы сбросить наваждение. Но оно продолжалось, потому что дверь в избу распахнулась, влетела Агата, страшная, разлохмаченная.

- Ива-ан! Ванюшка-а! - упала она ему в колени и тяжело забилась.

- Погоди, Агата... Что такое? Чего ты?! - не на шутку испугался Иван.

- Война, Иван! Война-а...

Агата подняла лицо, вместо глаз ее были черные, мутные ямы, по розовевшим недавно щекам, сейчас пепельно-серым, дряблым, вмиг износившимся, текли из черных ям слезы...

* * * *

Семен и Вера возвращались в село степью. Был уже поздний вечер, солнце садилось. Сбоку текла Громотуха. Назвеневшись за день, она текла безмолвно, лениво, заходящее солнце окрашивало ее в медно-золотой цвет.

Колька Инютин, Димка и Андрей ушли домой раньше.

Время от времени девушка останавливалась и говорила:

- Сема, еще разок.

Семен целовал ее. Вера оплетала его шею горячими руками, плотно прижималась, точно прилипала, всем телом.

- Ненасытная ты.

- Ага, жадная я, - соглашалась Вера. - Губы болят, а мне все хочется... Ох и любить я тебя буду, Семушка! Все парни завидовать будут.

Возле села, на берегу реки, толклись несколько парней и девчонок. Какой-то человек в белой рубашке с засученными по локоть рукавами сидел на плоском камне, тренькал на гитаре.

- Там вроде Манька Огородникова... Погоди, я сейчас... Я ей платье заказывала.

Вера побежала к берегу, о чем-то стала говорить с Огородниковой круглолицей, полноватой, с непомерно большими грудями, которых, как Семен замечал, она стеснялась сама.

Обождав Веру минуты три, Семен нехотя приблизился к берегу. Человек с гитарой запел надрывно-стонущим голосом:

...Я подрастал, я становился краше,

Любить девчонок стал и начал выпивать.

"Ты будешь вор такой, как твой папаша",

Твердила мне, роняя слезы, мать...

"Кафтанов! Макар!" - сразу догадался Семен и хотел уйти. Но Макар обернулся, сузил свои прокопченные глаза.

- А-а, племянничек! Ну здравствуй.

Семен промолчал.

- Не хочешь знаться? - скривил губы Макар. - Ну, я не в обиде.

Ветерок играл тонкой шелковой рубашкой Макара, на жилистой руке его

поблескивали часы. Хромовые, с квадратными носками сапожки "джимми" были перемазаны глиной. "Вырядился. И сапог не жалеет", - мелькнуло у Семена. Какая-то огненно-рыжая незнакомая девица подошла к Макару, откровенно и бесстыдно повисла у него на плече, что-то шепнула.

- Отвались, - брезгливо повел плечом Макар.

На руке у рыжей Семен заметил такие же часы, как у Макара. "Ворованные", подумал он.

- А я, Сема, помню - сперва такой вот ты был, потом такой, такой... Макар показал, какой был Семен. - А сейчас смотри ты, вырос.

- Верка, пошли, - сказал Семен.

Макар снова тронул гитарные струны:

Семнадцать лет тогда мне, братцы, было...

Но вдруг резко оборвал песню.

- Заходи как-нибудь, Сема. Об жизни поговорим.

- Об какой? - усмехнулся Семен. - Об тюремной? Что-то она меня не интересует.

- О-о! - протянул Кафтанов, черные глаза его сузились. - Мать видела твоя, что я приехал?