Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 1)

Засухин умолк, поднялся, и, разминая ноги, прошелся по кабинету, остановился возле окна, у которого недавно стоял Алейников. Из окна виднелась Звенигора. Огромный заснеженный каменный горб вздымался, казалось, сразу же за крышами окраинных домов Шантары, глянцевито поблескивал под низким зимним солнцем.

- Всякая истина, Яков, - и обыкновенная, житейская, человеческая, а особенно социальная, - достается людям трудно, тяжело. Конечно, некоторые понимают ее легко, как-то сразу. Но ко многим, очень и очень ко многим она приходит через страдания и даже трагедию. А есть люди, которые постигают истину только перед смертью, которым приходится платить за ее постижение самой высокой ценой - жизнью. А почему?

Засухин еще постоял немного у окна, вернулся на свое место, поглядел на притихшего Якова.

- Да потому, что, продолжая говорить чуть философски, вот это великое противостояние добра и зла существует в каждом человеке. В тебе, во мне. В Полипове... В каждом человеке! - еще раз подчеркнул он. - И между добром и злом идет постоянная борьба - страшная, беспощадная, безжалостная. А что победит и когда - зависит от многих причин: от среды, в которой воспитался и вырос человек, от его душевных качеств, а главное, как мне кажется, от его ума, от его способностей осознанно воспринимать жизнь, идеи времени... Понимаешь?

Алейников ответил не сразу.

- Что же тут не понять, - сказал он, глядя куда-то в сторону. - Оно действительно все просто... И все неимоверно сложно.

- Да, и просто, и сложно, Яков, - подтвердил Засухин. - А те слова из книжки я вспомнил лишь потому, что, мне казалось, они скорее помогут понять тебе, почему же так оно идет пока у нас в жизни. - Он встал, обвел взглядом почти голые стены кабинета, будто недоумевал, как он здесь очутился. И опять горьковато усмехнулся. - Но как к ним ни относись, принимай их или нет разумом-то в своих поступках мы действительно пока еще не всегда можем руководствоваться.

И, как никогда еще в жизни, Алейников почувствовал вопиющую нелепость многих своих поступков, нелепость своего существования. Он глядел на Засухина так, словно тоже недоумевал: почему этот человек оказался здесь, в кабинете, почему он должен отправить его сейчас в камеру? Все было нелепо, нелепо...

А Засухин, будто смеясь над его мыслями, проговорил:

- Особенно не хватает у нас разума в тех делах, которыми ты занимаешься.

- Замолчи! - бледнея, вскрикнул Алейников и стремительно поднялся. Губы его затряслись, шрам на левой щеке налился темно-багровой кровью. Алейников уперся кулаками в настольное стекло, точно хотел раздавить его.

- Что ты? - проговорил Засухин негромко и успокаивающе. - Я ведь говорю вообще... Лично тебя, Яков, я не обвиняю.

- Ты не обвиняешь... А сам я себя? - глухо спросил Алейников, глядя на Засухина с ненавистью. - Это ведь именно мне за постижение истины приходится платить самой высокой ценой!

По усталому лицу Засухина, как рябь по тихой воде, что-то прокатилось и исчезло, только в уголках крепко сжатых губ долго еще стояла боль, смешанная со злостью и раздражением.

- Никак, застрелиться хочешь? - спросил Засухин, глядя в упор на Алейникова. Чуть засиневшие веки Засухина подрагивали.

- А что мне остается?!

- Стреляйся, - будто равнодушно одобрил Засухин, и боль, застрявшая в уголках его рта, смешалась с откровенным презрением. - Только запомни: это будет самая большая глупость, которую ты сейчас, именно сейчас, сделаешь...

...Никто не знает, сколько потом Яков Алейников провел бессонных ночей, сколько дум передумал за эти ночи. Никто не знает, сколько раз он и в полночь и под утро вставал с измятой постели, противно дрожащими руками вырывал из кобуры обжигающий холодным металлом пистолет и, подержав в кулаке до тех пор, пока рукоятка не нагревалась, швырял его обратно в кобуру или совал под подушку, чтобы, на всякий случай, он был поближе, под рукой.

Что удержало его от самоубийства? Это презрение, которое ясно обозначилось тогда в уголках засухинского рта, его слова: "Это будет самая большая глупость, которую ты сейчас, именно сейчас, сделаешь"?

"Именно сейчас... Почему именно сейчас это будет глупость? - мучительно раздумывал Алейников. - Почему он так сказал?"

Но в то утро он этого не спросил, а теперь не спросишь: Засухин был далеко...

Ответ на вопрос, почему самоубийство будет глупостью, пришел как-то сразу и был, оказывается, до беспредельности прост. Он пришел в ясный апрельский день, когда стаял уже снег, от вешних вод просыхала земля, за окном кричали воробьи, одуревшие от тепла и солнца, а на деревьях вспухли почки, готовые вот-вот полопаться и выбросить первые, клейкие листочки. В тот день старший оперуполномоченный отдела доложил Алейникову, что, по сообщению Аникея Елизарова, в МТС, несмотря на конец апреля, не отремонтировано и половины тракторов, а комбайнер Федор Савельев во всеуслышание разглагольствует, что такую рухлядь нечего и ремонтировать, толку все равно не будет.