Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 1)

При слове "сволочь" Алейников и Засухин одновременно вскочили со своих мест.

- Данило! - крикнул Засухин предостерегающе.

А Алейников не закричал, он только побледнел и проговорил сухим голосом:

- Я не издеваюсь... Я только хотел спросить и понять...

- Спросить и понять? - опять загремел Кошкин. - Это нам надо спросить тебя: в кого же ты превратился, Яков? Руки твои - в крови!

- Данило?! - опять воскликнул Засухин, подошел к Кошкину, тряхнул его за плечо. - Замолчи!

- Нет, не буду молчать! - рванулся Кошкин, сбросил руку Засухина с плеча. - По локоть и выше даже...

- Да разве он виноват, что в крови? - багровея, закричал всегда спокойный и уравновешенный Засухин.

Алейников тупо и непонимающе поглядел на Засухина, недоуменно сел, сжал виски нахолодавшими еще от стекла ладонями. Как сквозь ватную подушку доносился до него голос Кошкина:

- А кто - мы, что ли, виноваты с тобой? Или Корней Баулин? Или Поликарп Кружилин?

"Нет, вы не виноваты, не виноваты! - хотелось закричать Алейникову во весь голос. - И Баулин не виноват, и Кружилин... А Полипов? А вот - Полипов..."

Но он не закричал, он позвонил и сказал, не глядя на Кошкина с Засухиным:

- Уведите.

Когда их повели, он вдруг встрепенулся, крикнул:

- Арестованного Засухина оставьте!..

Некоторое время они сидели безмолвно друг против друга. В просторном кабинете стояла мертвая тишина, будто здесь никого и не было. Потом Алейников вышел из-за стола, потыкался, как пьяный, из угла в угол, остановился у окна, долго глядел на улицу, тихо спросил:

- Почему же так оно идет в жизни, Василий Степанович?

- Как? - не понял Засухин.

- Почему судьба определила одним песни петь, а другим за горло певцов душить?

- А-а... Видишь ли, Яков Николаевич... Долгий это и сложный разговор, медленно произнес Засухин. - И обстановка неподходящая...

- Неужели ты не видишь... что я не хочу душить, никому не хочу забивать песни обратно в горло! - Он обернулся, лицо его было мертвенно-бледным, на нем ярко выделялся косой багрово-синий шрам.

- Ну, допустим, что я вижу, - проговорил Засухин. - Точнее говоря, догадываюсь с недавних пор. Только ты врешь маленько, Яков Николаевич. Еще год или полтора назад ты с радостью хватал каждого за горло.

- И все-таки я бы уточнил: не с радостью, а с, усердием, - сказал Алейников, садясь.

- Ну что ж, - помедлив, произнес Засухин, - пожалуй, это будет точнее.

- Потому что я думал - доброе дело делаю.

Засухин чуть поморщился при этих словах, и Алейников понял, что пояснения его лишни.

- И все-таки, Василий Степанович, объясни мне - почему оно так идет в жизни?!

- Наверное, жизнь идет так, как ей должно идти. - Засухин, говоря это, пожал плечами, и казалось, слова эти он произносит машинально, а сам думает о чем-то другом.

- Как то есть?!

- Скажи-ка, Яков, мы тут оказались с Кошкиным не благодаря стараниям Полипова?

Засухин спросил это быстро, вскинул на Алейникова свои остро-проницательные глаза. Поворот мыслей Засухина был настолько неожиданный, что Алейников вздрогнул, опустил глаза.

- Н-нет... - ответил он, чуть припнувшись. И этой заминки с ответом и того, что, отвечая, Алейников спрятал неловко глаза, было достаточно, чтобы Засухин понял правду.

"Ну и хорошо, что понял, - с облегчением подумал Алейников. - По крайней мере не все будут проклинать меня. Хоть один человек не будет проклинать..."

Алейников долго боялся поднять лицо, ему казалось, что Засухин смотрит на него насмешливо и уничтожающе-презрительно.

Засухин действительно глядел на Якова не отрываясь, в самом деле чуточку улыбался, но в его улыбке не было ничего насмешливого или презрительного, темноватые глаза его светились мягким, доброжелательным, может быть чуточку грустноватым только, светом. Алейников не понимал, отчего в глазах Засухина светится такая улыбка. И еще более он удивился, когда Засухин проговорил:

- Видишь, Яков, жизнь действительно идет, как ей положено идти.

- Не вижу! - почти прокричал он, мотнув головой так, что заныли мускулы на шее. - Не понимаю я, Василий Степанович, как она идет, куда она идет!..

Алейникову было мучительно стыдно слышать свой голос, признаваться в собственном бессилии и тупоумии. Но слова эти помимо его воли сорвались с языка и, казалось, долго еще звенели в тишине кабинета после того, как он умолк. И еще казалось, что уже теперь-то Засухин поднимется со своего места, не спеша подойдет к столу и пригвоздит его какими-нибудь убийственными словами, насмешкой.