Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 2)

- Этого я, Зубов, не думаю... - И, глядя, как тот переломил и бросил свой оструганный прутик, добавил: - А разговор у нас, чувствую, долгий будет. Сядем тогда, что ли... - И он первый опустился на обочину тропинки, в бледную тень от редких кустарников. - Сколько у тебя сроку-то было?

- У меня - вышка, - коротко сказал Зубов.

- За что?

- За совокупность.

- Это как так?

- Когда взяли меня в Шантаре зимой сорок второго... Макар Кафтанов там автолавку какую-то пощупал, а я был ни при чем. Что я за птица, им было неведомо, но ясно, что фазан - взяли меня с оружием. Покрутили-повертели и отправили всех троих - меня, Кафтанова и Гвоздева в Новосибирск. Ну, а там я судился раза четыре. Подержали там месяцев шесть, раскопали всю мою скромную деятельность. Сроку у меня было ровно пятьдесят лет. Думал я, не все наскребут. Я и в Киеве судился, и на Кавказе... И еще кое-где. Война ж, думаю, кое-чего и не добудут. Нет, прояснили все до конца. Хорошо работаете. Пенсию не зря получать будете. Ну, и решили, видно: хватит валандаться, все равно из тюрьмы живым человек не выйдет, так и так хоронить за казенный счет - и приговорили к высшей мере... Я даже как-то и... не шелохнулся. Онемело все внутри только - и приятно стало: наконец-то, думаю... С тем и сижу в камере смертников. Но... - Зубов сплюнул в сторону сквозь белые и крепкие зубы. - Вот же проклятая человечья порода! Душа устала, тело покоя просит, а в мозгу, слышу, посасывать стало: неужели и вправду конец?! Короче, написал бумагу о помиловании. Биографию всю изобразил. Осколок, мол, человечий я... Про отца написал все, в общем. И еще на два момента упор сделал. У немцев, хотя они предлагали службу, не остался, мне, русскому, невмоготу видеть, как они нашу землю поганят. И что мокрых дел за мной не было.

- Не было?

- Ни одного, - сказал Зубов. - Не люблю я этого.

- Не любишь? Ты ж в Кошкина, в своего командира роты, стрелял!

- Ну и что? - Зубов как-то брезгливо дернул губами. - Живой же он... В общем, в помилование не верил и не ждал его. Таких, как я, с таким сроком, не милуют. Я ненавидел себя за слабость - я не люблю на колени становиться... А оно пришло, заменили мне вышку штрафной ротой.

В зеленых глазах Зубова плеснулась усмешка и тут же погасла, они снова стали пустыми и грустными.

- Скажи... ты умышленно стрелял в Кошкина мимо? - спросил Алейников.

Зубов, не поднимая головы, бросил на Якова взгляд исподлобья и тут же опустил короткие, выгоревшие на солнце ресницы. И ничего не ответил, только чуть заметно пожал плечами.

- Ну, а... почему стрелял? Что тебя заставило?

- Вам это очень нужно знать?

- Любопытно.

- По приговору.

- По какому? Как понять?

Зубов поглядел на стоящую неподалеку машину Алейникова, наблюдая, кажется, за шофером, который от нечего делать ходил вокруг эмки, постукивая сапогом в скаты.

- В Валуйках ротой и не Кошкин командовал, - хрипуче произнес наконец Зубов. - Был тогда в роте... - И вдруг оборвал себя на полуслове, поднял тяжелую голову. - Ваши дела, гражданин Алейников, должно быть, не сладкие. Я уж знаю... А наши еще страшнее. Может, не надо об них до конца-то?

- Я не слабонервный, - усмехнулся Алейников.

- Ладно, - уронил смешок и Зубов. - Был тогда в роте штрафник Мишка Крайзер по кличке Горилла. И по виду горилла. В зоопарке я только видел таких в железных клетках. Страшный человек, во всем преступном мире известный. Я против него птичка-синичка. Он и был верховным в роте... Такие дела творил! И на людей в карты играл... Прошлой весной командира своего взвода проиграл и в тот же вечер шею финкой просадил. Нож он бросал, сволочь, на тридцать метров точно в яблочко. Назначили другого командира - он и того проиграл.

- Во-он, оказывается, кто! - проговорил Алейников, вспомнив рассказ Кошкина.

Зубов всем телом повернулся к Якову, вопросительно поглядел, но ничего не сказал. И когда отвернулся, вздохнул, а потом только проговорил:

- Горилла мертвый. Но все равно мне за то, что я рассказываю, финарь полагается.

- Не бойся. Не выдам.

- Да я и не боюсь, - промолвил Зубов устало. - И в бою я ничего не боюсь ни пули, ни снаряда. Только не берут, проклятые.

- И это я знаю. Мне Кошкин говорил.

- Кошкин... - повторил Зубов как-то бесцветно. - Он ведь тоже, кажется, против моего отца воевал?

- Он был в нашем партизанском отряде тогда, - подтвердил Алейников.

- Да-а... Застрели я Кошкина, вы бы все считали - за отца, мол, по классовым убеждениям. А дело по-другому было. За Гориллу Кошкина приговорили. Мы под Валуйками долго стояли, и Горилла со своими телохранителями - были у него такие - где-то трех женщин поймали в степи. Одна даже совсем девчонка, лет, может, пятнадцати-шестнадцати. Спрятали их в овраге, земляную дыру специально вырыли, охрану свою поставили... Ну, и, сами понимаете...