Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 2)

Потом злой огонь в глазах стал вянуть и быстро потух, на лбу то собирались, то исчезали морщины. Он раздавил на тарелке окурок и тотчас вынул новую папиросу.

Алейников налил в кружку из чайника, раза два-три хлебнул торопливо и со стуком отставил кружку.

- Позапрошлой зимой, когда я собирался сюда, на фронт, Кружилин мне врезал: "Нашкодил ты в жизни, а теперь в кусты?! А нам предоставляешь возможность исправлять твои грехи. Нет уж, давай, говорит, вместе объяснять людям, что произошло, давай вместе и исправлять..." Но как исправлять?! Тут, на войне, я не бездельничаю, не отсиживаюсь в прохладном месте... Сколько раз бывал в таких пеклах! В тыл к немцам ходил не однажды. И готов в самое кромешное, в самое кровавое месиво в любую секунду. Этого достаточно, чтоб исправить?

- Это просто наш долг с тобой, Яков, - сказал Кошкин. - Как и всякого нормального человека. Нашу землю фашисты топчут.

- Ага, значит, недостаточно! - прервал его Алейников. - Вот поэтому и маюсь... Но исправлять - ладно. А как, чем объяснить все же мою вину? Моей кровожадностью, что ли? Может, я ненормальный, может, я испытывал животное удовлетворение, когда тебя, Засухина арестовывал? И других... Не понимал я чего-то - было. Но я и сейчас многого не понимаю!..

- Чего кричишь-то? - остановил его Кошкин.

Яков обмяк, во всем его теле вдруг явственно обозначилась неимоверная усталость. Он тяжело поставил локти на стол и уронил в ладони голову.

- Тут закричишь.

Так он и сидел, пока командир штрафной роты не произнес:

- Ну, мне пора, Яков Николаевич.

На улице был прежний изнурительный зной. Неподалеку от дома, в котором они обедали, возле развалин какой-то постройки, стояли две распряженные лошади, яростно мотали головами, одурев, видно, от жары. Чуть поодаль дымилось две кухни, но людей ни возле разрушенного сарая, ни возле кухонь не было видно.

Едва они вышли, сзади неизвестно откуда возник ординарец Кошкина.

- Ну что?

- От Седьмого шифровка пришла, товарищ капитан, из узла связи звонили. Только что.

- Хорошо. Как расшифруют, пусть немедленно несут. Я провожу майора - и в третий взвод. И обзвони - пусть все командиры взводов туда собираются.

- Слушаюсь.

Ординарец исчез так же неожиданно, как и появился. Алейников только на мгновение отвел взгляд, и ординарца уже не было.

- Седьмой - это начальник штаба нашей армии. Наверное, новый комплект прибывает. - Кошкин усмехнулся. - У нас ведь так: один бой - и я остаюсь без списочного состава. С остатками - кого пуля или осколок не тронули - отходим на доукомплектовку. Остаток бывает, как правило, чисто символический.

- Да это понятно, - сказал Алейников.

- Освобождаем иногда и таких, которые в бою и царапины не получили, но отличились, проявили отвагу и бесстрашие. Но трибуналы на это идут неохотно.

Они шагали к берегу речки, протекающей на задах бывшей деревни. Там, под жидкими деревцами, переломанными колесами немецких и советских танков, грузовиков, повозок, остался Гриша Еременко с машиной - он попросил разрешения искупаться, постирать белье, портянки.

Унылая картина разрушенной деревушки - груды обгоревших бревен, развороченные взрывами постройки, торчащие среди пепелищ печные трубы угнетающе действовала на Алейникова. Все это он видел десятки и сотни раз, но привыкнуть к таким картинам не мог, сердце у него всегда больно сжималось, и Якову чудилось, что обезображенная земля истекает своей земляной кровью и весь земной шар, как живое существо, тяжко, мучительно стонет от невыносимой боли.

Как только они вышли из дома, Алейников поднял с земли сухой прутик и всю дорогу нащелкивал себя по голенищу. Наконец он отбросил прутик и остановился.

- Знаешь, что мне хочется сказать тебе? Хотя ты вряд ли поверишь...

- Ты скажи, а я тебе честно отвечу, поверю или не поверю.

- Завидую я тебе. Всей твоей... судьбе.

Командир штрафной роты смотрел на Алейникова прямо, в его темных глазах не было ни удивления, ни насмешки, хотя Яков ожидал все это увидеть. Только уголки обветренных губ чуть шевельнулись.

- Я верю тебе, Яков, - сказал Кошкин тихо и грустно.

И именно потому, что он произнес это негромко, чуть раздумчивым голосом, Алейников убедился в его искренности, к горлу что-то подступило, он отвернулся и глянул зачем-то вверх. Косматое солнце больно хлестануло его по глазам, он закрыл их и потер пальцами веки.

- Мы, Яков, много там с Василием Степановичем Засухиным толковали о тебе... и вообще обо всех этих делах, - меж тем говорил Кошкин. - Светлая была у него голова. Ну, сладко ли там, горько ли нам было, сам понимаешь. Я в нашем горе тогда тебя во всем винил. Василий - больше Полипова, который был секретарем после Кружилина. "Вот это, говорил, страшный человек".