Андрей Бугаев - День «N». Неправда Виктора Суворова

Финский конфликт, будто лакмусовая бумажка, высветил нашу военную несостоятельность. Сталин понял, что при всей потенциальной мощи мы слабы и дальше так нельзя. На смену Ворошилову пришли Тимошенко и Жуков, ситуация вначале стабилизировалась, а затем хотя и со скрипом, но начала выправляться. Во всяком случае, на совещании высшего командного состава большинство его участников выступали смело и открыто — наболело. Не следует только забывать, что это не была разработка конкретных рекомендаций для внедрения в войска — теоретический спор, и не более того. Как известно, теория и практика далеко не тождественны, а практического опыта тяжелой войны с сильным противником, не говоря уже об опыте крупномасштабных наступательных операций [469] , мы не имели.

Даже если учесть, что положения советской стратегии, нацеленность на решительные действия наступательного характера [470] , отвечали требованиям времени, даже, если представить, что они были подкреплены соответствующими тактическими воззрениями и разработками (чего, как мы успели убедиться, не было), по типу той концепции наступательной операции, которой располагали немцы, то и тогда «…нужно иметь в виду, что многие весьма важные теоретические положения стратегии (и тем более тактики. —А.Б.) не могут быть проверены в мирное время» [471] и остаются научными предположениями.

А теперь разберемся, на основании чего делает В. Суворов вывод о том, что войска в приграничных округах располагались именно в наступательной группировке и были готовы нанести превентивный удар.

Первая группа «доказательств» базируется все на том же: войска Первого эшелона, укрепленные районы, склады располагались в непосредственной близости от границы. Это правда, но из этого еще не следует, что мы собирались ударить первыми. Армии прикрытия не могли быть расквартированы в глубине, это означало заранее отдать противнику часть территории СССР. Уже само предложение организовать оборону на линии, скажем, старых укрепрайонов, рискни кто его высказать, вполне могло повлечь за собой обвинение в государственной измене. Такая была обстановка, такие были настроения.

Вот что пишет Штеменко:

«…под влиянием наших временных неудач на фронте некоторые наши командиры прониклись излишней подозрительностью. В какой- то мере это болезненное явление коснулось и Генштаба. Как-то один из вновь прибывших командиров, наблюдая работу полковника А. А. Грызлова над картой, обвинил его в преувеличении мощи противника. К счастью, наша партийная организация оказалась достаточно зрелой и отвергла нелепые домыслы» [472] .

Какая, собственно, разница, хотел вновь прибывший товарищ, воспользовавшись традиционными методами, расчистить себе место либо действительно считал, что отражение реального положения на фронтах, пусть даже и на картах Генштаба, недопустимо? Уверен, партийная организация Генштаба «оказалась достаточно зрелой» лишь потому, что война уже изменила нашу жизнь. Знающих, опытных, смелых работников уже нельзя было в одночасье вычеркнуть из общего списка. Период, когда брали всех подряд за «щи ленивые» [473] и использование в определенных целях газетных обрезков с портретами вождей, отодвинулся до лучших времен. Но представляете, сколько откликов доброхотов всех рангов вызвала бы одна лишь мысль об организации обороны в глубине нашей территории? Сколько доносов пошло бы «куда надо», сколько голов полетело?..

Никто ведь не отрицает, что командиры рекогносцировали местность у самой границы, только что из этого следует? Войска-то не могли располагаться между пограничными столбами, они были расквартированы на некотором, иногда значительном, отдалении, в военных городках. Где были магазины, баня, клуб, казармы — выделенные горсоветом бараки, электричество, вода… Где была инфраструктура. А рубеж развертывания, окопы, землянки, если успели их отрыть до того, как на самом верху закусили удила, — вдоль границы. Вот и выезжали командиры, не все, лишь те, которые были поумнее, посмотреть, что там, перед окопами, на сопредельной территории.

Вот одно из высказываний, на которые ссылается В. Суворов:

«…Наблюдая немецких пограничников в каких-нибудь двадцати — тридцати шагах, встречаясь с ними взглядами, мы и виду не подавали, что они существуют для нас, что мы ими хоть в малейшей степени интересуемся…

…Может быть, нужно было с самого начала, не опасаясь дипломатических тонкостей, прямо говорить с бойцами о неизбежном противнике… ясно и четко называть полевые учения гитлеровцев прямой подготовкой войны» [474] . Как видим, о превентивном ударе — ни слова. Ясно и четко заявить о надвигающейся войне не мог себе позволить не только дивизионный комиссар, но и командующие округами. Скажи такое Севастьянов не то чтобы солдатам, друзьям и жене, вполне может статься, что мемуары его оказались бы совсем о другом.