Сергей Аверинцев - Символика раннего средневековья

Греки и малоазийцы, славяне и армяне, говорившие по-гречески, никогда не видавшие Италии, обычно не питавшие к «латинянам» добрых чувств [18] Слово «латинянин» (AaxeiV&) становится особенно одиозным в связи с политическими и конфессиональными конфликтами поздне- византийской эпохи; но уже в эпоху Римской империи оно использо­валось грекоязычным населением восточных провинций как способ отделить ненавистную этническую природу западного завоевателя от его славного имперского имени «римлянин». (При таком снижающем употреблении слова «латинянин» отчетливо выступает функция сло­ва «римлянин» как титула.) Например, около 180 г. н. э. Ириней Ли­онский расшифровывал апокалиптическое «число Антихриста» 666 как числовое значение слова «ЛатешЦ». (Irenei Lugdunensis Adversus haereses. V, 30, 3; ср.: Dornseiff F. Die Ratsel - Zahl 666 in der Offen- barung des Johannes // «Kleine Schriften» II. Leipzig, 1964. S. 244-247). , переименовывают себя как но­сителей имперской государственности в «римлян» [19] Специально греки переименовали себя так основательно, что их исконное самоназвание эллины на века исчезает из византийской жиз­ни и словесности, превращаясь в одиозное обозначение «язычников», «нехристей». . Вспомним, что в античные времена Рим отличался от греческих полисов тем, что с несравнимо большим тщанием разрабатывал офи­циальную и официозную [20] Наши слова «официальный» и «официозный» недаром восходят к латинскому слову officium, представляющему собой один из цент­ральных терминов древнеримской этики и обозначающему «обязан­ность» личности перед безличным и сверхличным порядком государ­ства, традиции, общественного мнения. эмблематику инсигний и регалий (особые виды тоги для каждого гражданского ранга, сословия и положения, курульное кресло и дикторские фасции в строго отмеренном числе, золотое кольцо «всадников» и т. п. [21] He случайно церемониал римских аристократических похорон так поразил грека Полибия (ср. классическую характеристику этой церемонии: Моммзен Т. История Рима. Т. I. М., 1936. С. 812-814). ). Этот римский стиль эмблематики оказал существенное воздей­ствие на религиозную эмблематику христианской церкви [22] Достаточно вспомнить, что церковная архитектура усвоила схе­му римского здания для гласного судопроизводства - так называемой базилики, с ее полукруглой апсидой и возвышением для судьи. О воз­действии «триумфальной тематики» на христианскую символику в ран- невизантийском (равеннском) искусстве см.: Лазарев В. Н. Византий­ская живопись. М., 1971. С. 51; ср. также: Grabar A. L'empereur dans 1 'art byzantin. Paris, 1936. P. 237-239. и политическую эмблематику византийской монархии [23] Например, столь характерное для византийской жизни резервирование пурпурных одежд и сапожков за императорской особой (по Иоанну Златоусту, «если частный человек возлагает на себя царствен­ное пурпурное одеяние, он и его пособники бывают казнимы за крамо­лу». - De anathemate 3, PG 48, col. 949) восходит к распоряжению Не­рона (Suetoni Nero, XXXII, 3). . Римля­не долго культивировали вкус к инсигниям и титулам, и в кон­це концов самое имя «римлян» стало в Византии титулом и инсигнией...

Уже начало византийской государственности, выразившее себя в церемонии переноса столицы в «Новый Рим» (и, если угодно, в крещении Константина Великого незадолго до его смерти), - уже это начало отличается от событий, положив­ших начало другим империям, как символический акт отлича­ется от реального. Там «в начале» были войны и завоевания, здесь - прежде всего церемония. Византийская империя и ее столица на Босфоре - словно ребенок, применительно к кото­рому в счет идет не дата рождения, а дата крещения. Порази­тельно, что в «этиологической легенде» о начале Константино­вой империи, то есть в рассказе Евсевия о видении Константи­на, речь идет не о чем ином, как о знаке, знамени и знамении: In hoc signo vinces [24] Сим знамением победишь (лam.). Нельзя не видеть, что тяготение к эмблематике стимулиро­валось политическим феноменом раннесредневекового монар­хизма.

Ряд аспектов связи между тем и другим сразу бросается в глаза. Общеизвестно, что придворная жизнь и придворная эстети­ка времен Константина I и Юстиниана I (явившие собой нор­му и образец для всего, что было в Средние века «импер­ским» [25] Вплоть до Данте, посвятившего Юстиниану восторженные стро­ки своего «Рая» (VI, 1-27). ) потребовали небывало прочувствованного отношения к инсигниям и регалиям [26] Ср. Hunger Н. Reich der neuen Mitte. Der christliche Geist der byzantinischen Kultur. Graz-Wien-Koln, 1965. S. 74-96. , а также к униформам. Эстетика уни­формы принципиально схематизирует образ человека: получа­ется схема и схима (по-гречески одно и то же слово остях). Схоларии, составлявшие репрезентативное окружение Юсти­ниана, поражали взгляд своей великолепной и притом абсолют­но единообразной одеждой: белая туника, золотое ожерелье, золотой щит с монограммой Иисуса Христа, золотой шлем с красным султаном и т. д. [27] Pauli Silentiarii. Descriptio S. Sophiae, 257 spp.; Corippi. In laudem Iustini carmen. Ill, 167 sqq. На противоположном полюсе ранневизантийского общества бедная одежда монахов пустыни то­же представляет собой «схиму»: единообразную «ангельскую» униформу [28] Значение, которое придавалось этой униформе, подчеркнуто ле­гендой, согласно которой бывший солдат и основатель киновитского монашества Пахомий (ум. в 346 г.) скопировал ее с одежды явившего­ся ему ангела. «Ангельскому чину» приличествует ангельская «схима». . Наконец, образы Ecclesiae triumphants на мозаи­ках Равенны тоже отмечены чертой униформированности: ан­гелы в апсиде Сан-Витале, кортеж святых дев на северной сте­не Сан-Аполлинаре. Ангелы - это схоларии небесного двора, как святые девы - его придворные дамы. Каждый небесный «чин» (ordo, td^tq)имеет подобающую ему «схиму». Таков за­кон иерархии. При всяком монархическом режиме «социальное простран­ство» в той или иной степени наполнено разного рода знаками, означающими присутствие персоны монарха, будь то живопис­ные изображения монарха [29] В поздней Римской империи такие картины выставлялись в обще­ственных местах для общественного поклонения. Культ, воздаваемый им, послужил импульсом для культа икон. (Как рассуждали сторонни­ки иконопочитания, если честь подобает изображению земного царя, то насколько больше - изображению небесного царя.) Ср.: Mathew G. Byzantine Aesthetics. P. 13, 57-58, 78-93, 96-97. , монеты с его отчеканенным ликом и его именем [30] He одна евангельская апофтегма о динарии Кесаря решает во­прос о прерогативах власти ссылкой на монету, имеющую «изображе­ние и надпись» носителя власти. Недаром Византия особыми догово­рами с империей Сасанидов и королевством Хлодвига обеспечила се­бе исключительное право чеканить для мирового хождения золотую монету с изображением и надписью своих императоров (ср. Gelzer Н. Hyzantinische Kulturgeschichte. Tubingen, 1909. S. 79). Изображение и надпись - это лик и имя; две ключевые категории византийской тео­рии символа. Позднейшая византийская икона - тоже изображение, сочетающееся с непременной надписью. , штандарты, монограммы и т. п. Но дело в том, что сама эта «персона» мыслится как знак - знак имперсоналъного. Она репрезентативна, ее присутствие есть представи­тельство. Как и другие личности, и даже в еще большей степе­ни, личность государя должна быть схематизирована безличной «схимой».