Ю. Листвинов - Лунный мираж над Потомаком

31 октября под председательством Эйзенхауэра состоялось необычное расширенное заседание Национального совета безопасности, в котором приняли участие вице-президент Никсон, государственный секретарь ДЖ.Ф. Даллес, министр обороны Макэлрой, директор департамента военной мобилизации Грэй, министры всех родов войск, председатель Объединённого комитета начальников штабов Туайнинг и др. Участники совещания отказали прессе в какой-либо информации, но постарались намекнуть, что оно было посвящено выработке «достойного ответа» в развитии ракетной и космической техники.

4 ноября, немедленно после запуска второго советского спутника, Эйзенхауэр провёл несколько совещаний с представителями Пентагона, членами кабинета и учёными, в ходе которых дал ясно понять, что мощь советской ракеты, выведшей на орбиту «Спутник-2», произвела на правительство и на него лично «чрезвычайно большое впечатление». Значение сделанного Эйзенхауэром заявления, которое само по себе с полной очевидностью знаменовало его окончательный отход от официальной «позиции спокойствия», подчёркивалось распространённым одновременно информационной службой Белого дома сообщением, что президент в нарушение установившейся традиции решил созвать «двупартийное» совещание лидеров конгресса ещё до проведения республиканской партийной сессии.

Милитаристы высоко оценили также и оба ободряющих выступления президента — 7 и 28 ноября — о национальной безопасности и научном прогрессе. Вместо обещанного ранее успокоения Эйзенхауэр призывал теперь своих слушателей потуже затянуть пояса и начать всемерную гонку вооружений, которая будет стоить «много, очень много денег». «Есть все основания считать, — указывал обозреватель Р. Дрюмонд, — что президент исходит теперь полностью из принципа: ничто, абсолютно ничто не должно стоять на пути нашего стремления преодолеть ракетный разрыв».

Республиканцы, как этого и следовало ожидать, единодушно расхваливали речь президента. Демократы также выразили удовлетворение, что Эйзенхауэр идёт в «правильном направлении». Военные эксперты, отмечая, что на этот раз президент показал себя с «самой лучшей стороны», остались всё же недовольны некоторой лакировкой, от которой президент не смог полностью отказаться, рисуя картину ракетной, воздушной и морской мощи Соединённых Штатов. Отмечалось, в частности, что превозносимый им в качестве последнего достижения научной военной мысли самолёт-снаряд «Снарк» не только не подходит под определение ракеты дальнего радиуса действия, но и сам по себе имеет слишком незначительную скорость и легко может быть сбит даже огнём зенитной артиллерии.

Речь президента способствовала развёртыванию широкой кампании угроз в адрес Советского Союза. «Успокоительно, — писала «Дейли ньюс», — что силы стратегической авиации находятся в состоянии постоянной боевой готовности и могут, поднявшись с баз, рассеянных повсюду в свободном мире, в любой момент засыпать Россию атомными бомбами». Военно-воздушным силам было вновь предложено, как и после запуска «Спутника-1», держать в воздухе до половины общего количества самолётов стратегического командования. Самолёты должны быть загружены термоядерными бомбами, а экипажам розданы приказы о нанесении удара по Советскому Союзу.

Странные метаморфозы, которыми отличалось развитие «позиции спокойствия» Эйзенхауэра, не могли, конечно, не вызвать некоторого недоумения у американских обозревателей. Часто не будучи в состоянии разобраться в истинной подоплеке происходящих событий, они с иронией безнадёжности писали, подобно Дж. Диксону: «Мы дьявольски отомстили русским. Если они заставили нас попотеть над вычислением орбиты своего спутника, то им уж никогда не определить настоящих орбит наших военных и политических деятелей».

«Позиция спокойствия» оказалась недолговечной. Но было бы ошибочно ограничиться только этим выводом, не пытаясь определить причины, которые обусловили её недолговечность. У Белого дома действительно имелись все объективные основания призывать к спокойствию, так как в силу последовательной миролюбивой политики Советского Союза его новые достижения в ракетостроении и в исследованиях космоса не угрожали и не могли угрожать Соединённым Штатам с военной точки зрения. Сами идеологи американской агрессивной политики не верили в возможность нападения Советского Союза на Соединённые Штаты. Чарльз Боллен, бывший посол США в Москве, перед своим уходом с этого поста говорил, как вспоминает Д. Пирсон, что «огромные массы русских не хотят войны». «И московское радио, — добавляет Пирсон уже от себя, — не даёт им забыть об этом. День за днём оно вбивает им в головы надежду на сохранение мира». «Если Вы предложите настоящему коммунисту взять в руки детектор лжи и спросите его затем, хочет ли он мира, — с раздражением и грубо заявил в своих показаниях перед комиссией по расследованию антиамериканской деятельности доктор Ф. Шварц, — он легко пройдёт это испытание. Он посмотрит на Вас просветлённым взором и скажет, что мечтает о мире». По мнению бывшего государственного секретаря Д. Ачесона, вообще не имело смысла рассуждать, могут ли космические успехи Советского Союза подтолкнуть его к развязыванию третьей мировой войны, «скорее следовало бы тревожиться по поводу действий американского правительства».