Оскар Райле - Секретные операции абвера

Так, притворяясь, этим четверым агентам, прошедшим подготовку в Москве, удалось завербовать в протекторате множество сотрудников. Восьмерых из них смогли установить и арестовать. Все они верили, будто работают на английскую разведку и чешское правительство в изгнании.

Подобный же случай был раскрыт в Будвайзе, и тоже в марте 1941 года. Там удалось разоблачить и арестовать чешского гражданина Хайека Вацлава. И его в 1939 году завербовала советская секретная служба, неподалеку от Москвы обучили шпионажу и в начале марта 1940 года заслали в протекторат Богемия и Моравия с шпионско-диверсионным заданием. Донесения он отправлял по радио напрямую своим московским хозяевам. Как и другие арестованные агенты-радисты, он поддерживал личный контакт с одним из сотрудников советского генконсульства в Праге.

Возможно, руководство советской разведки и получило от своих агентов, прошедших основательную подготовку, отдельные интересные донесения. Однако важнейшие в тот период для Советского Союза вопросы, о которых шла речь, этими специалистами прояснены не были.

В то время как советская разведка после окончания польской кампании и до начала войны с Россией, как уже описывалось, засылала шпионов тысячами на территории, подвластные Германии, официальные отношения между германским рейхом и Советским Союзом оставались нормальными. Поэтому германские суда в ходе торговой войны с Великобританией беспрепятственно проходили через Северный Ледовитый океан и Берингов пролив в Тихий океан. Немецкие пассажиры также вплоть до последних дней перед началом войны против Советского Союза беспрепятственно пользовались Транссибирской магистралью. Были даже случаи, в которых Москва предупредительно шла навстречу германским пожеланиям, высказанным по дипломатическим каналам.

Вот пример тому. Когда во время польской кампании германские войска приближались к Варшаве, многие поляки побежали на Восток. Там они попали из огня да в полымя. Русские впихивали их в грязные, завшивленные коммунальные квартиры.

Среди тех, кто тогда попал на советскую территорию, оказался князь Четвертинский с другими польскими аристократами и крупными землевладельцами. У Четвертинского имелись высокопоставленные друзья в западных странах, некоторые из них были близки итальянскому королевскому дому. Последние направили службе внешних сношений в Берлине просьбу о ходатайстве перед Советским правительством об освобождении князя. В результате Четвертинский и еще 14 поляков вернулись в Варшаву, обовшивевшие и в неописуемо грязном платье. Тем не менее советский министр иностранных дел Молотов великодушно пошел навстречу дипломатической просьбе имперского правительства.

Майор Ганс Горачек встретился с Четвертинским непосредственно сразу после его возвращения, чтобы осведомиться о его самочувствии. Он был принят князем и его супругой, которые на хорошем немецком сразу же задали вопрос, прибыл ли визитер из СС. Когда Горачек ответил на это отрицательно, князь любезно, но сдержанно поприветствовал его. Князь и княгиня, бежавшие вместе, затем рассказали, каким недостойным образом русские разместили их и обходились с ними.

Примерно два месяца спустя Горачек получил от адмирала Канариса указание снова посетить Четвертинского и сообщить ему, что его два сына, оба польские офицеры, живыми и здоровыми содержатся в лагере для военнопленных Мурнау. Одновременно тот осведомился о делах одной из их дочерей, которая была замужем за итальянским дипломатом, но в настоящее находилась или должна находиться на польской территории.

Выполнив свое поручение в сопровождении капитана Шотта, Горачек осведомился, нет ли у князя и княгини каких-либо пожеланий. Оба высокомерно и с холодной сдержанностью отклонили любую поддержку. Капитан Шотт после этого визита сказал Горачеку: «Даже рюмку шнапса не предложили, хотя князь расписывал, как на его винокуренном заводе делают коньяк».

Несмотря на подобный прием, адмирал Канарис через майора Горачека еще не однажды оказывал содействие польским фамилиям. В дальнейшем повествовании мы еще не однажды убедимся в том, как часто адмирал заботился о людях, находящихся или на немецкой, или на стороне противника, если считал, что их жизни что-то угрожает.

Для Горачека и меня, как и других товарищей, знавших в те времена его лично, становится почти непостижимым то, сколько всего Канарис сделал за месяцы после начала польской кампании. Адмирал с самого начала был убежден в затягивании войны, которая принесет неисчислимые бедствия европейским народам. Тогда две основные мысли заставляли его годами безустанно то на самолете, то в бешено мчавшемся автомобиле переезжать из одной горячей точки в другую. Его службы, его люди, он сам должны были предпринимать все самые немыслимые усилия, чтобы иметь самую точную информацию о положении как друзей, так и противника и принимать меры к возможно быстрейшему окончанию жестокого истребления народов.