Олег Абакумов - Третье отделение на страже нравственности и благочиния [Жандармы в борьбе со взятками и пороком, 1826–1866 гг.]

Постоянным вниманием пользовались музыкальные вечера в Павловском вокзале. Полицию интересовали не только происшествия в парке или поведение обожательниц дирижировавшего оркестром Штрауса [830]. 10 сентября 1860 г. внимание агентов привлекли демократизм поведения брата царя и газовое освещение. Читаем в сводке: «На бенефисе Павловских музыкантов было публики до 1000 чел., тишина и порядок чрезвычайные. В первый раз зажженная газовая иллюминация была очень мила и понравилась публике, хотя она не совсем удалась, ибо была постоянно задуваема порывами ветра, чрез что весь вечер невыносимо пахло газом» [831]. Особо отмечалось, что в 9 час. вечера приехали вел. кн. Константин Николаевич с супругой, они «слушали сперва в особо устроенных для них местах, а потом в ½ 10 пошли гулять по саду наравне с прочими посетителями» [832].

15 мая 1861 г. шефу жандармов докладывалось: «Вчерашнего числа происходило открытие Павловского вокзала, куда собралось большое число публики, в том числе многие в надежде, что будет скандал, но все обошлось благополучно, хотя и Штраус был принят довольно сухо. Слышно было сначала где-то шиканье, но его заглушили аплодисменты» [833]. Интересно замечание о том, что многие ожидали скандала. Видимо, такие происшествия были обыденным явлением, можно даже сказать, каким-то дополнительным развлечением для некоторых зрителей.

Конечно, шефа жандармов волновало не исполнительское мастерство Штрауса, а то, что ожидания «многих», как и опасения Третьего отделения относительно возможности «скандала», не оправдались. Успокоительным было и сообщение о том, что «концерт начался в зале гимном „Боже, Царя храни!“, который публика заставила повторить, причем решительно все сняли шляпы» [834]. В докладной записке от 13 апреля 1863 г. об открытии концертного сезона в Павловске хорошо виден политический подтекст: «Завтра 14 апреля имеет быть открытие Павловского воксала, а потому туда будет послан нарочный агент. В минувшем году в этот день был произведен шум, когда оркестр заиграл народный гимн» [835]. Не случайно В. А. Долгоруков распорядился: «Доложить о последовавшем» [836].

Если зрители не привлекали внимание полиции, то она проявляла свой интерес к артистам и музыкантам. Так, летом 1860 г. доносили, что в вокзале Петровского парка поет хор скандинавских певиц, в свободное время промышлявших развратом [837]. На следующий год в поле зрения Третьего отделения попал оркестр еврейских музыкантов, выступавший в Царском Селе в гостинице «Александрия». По наведенным справкам оказалось, что «оркестр этот минувшим летом играл некоторое время на островах близ столицы находящихся, но как члены оного оказались евреями, которым пребывание в Санкт-Петербурге воспрещено, то они были удалены» [838]. По инициативе Третьего отделения было инициировано расследование, «на каком основании музыканты эти находятся в Царском Селе» [839].

Следует отметить, что не только негативная информация наполняла полицейскую хронику. В контексте городских происшествий довольно неожиданно звучит следующее сообщение: «[…] против Екатерининского института, на очищенном на Фонтанке месте, для езды на коньках между множеством мальчиков и взрослых мужчин, катавшихся на коньках, обращала на себя внимание публики девица лет 15 или 16, прехорошенькая собой и весьма стройной наружности; к удивлению всех, тоже катавшаяся и даже слишком смело для прекрасного пола и такого нежного возраста. По обеим сторонам Фонтанки собралось множество зрителей, любовавшихся сей новой в своем роде здесь амазонкой, находились, однако, люди, в том числе порядочные дамы, которые порицали смелость этой девицы и находили непристойным выказывать себя так публично, именно потому, что этот род невинного увеселения для женского пола еще не принят у нас в публике.

Говорили, что она была с двумя братьями, однако незаметно было, чтобы к ней приближался кто-нибудь из мужчин и она каталась одна, ни на кого не обращая внимания. Впрочем, мужчины имели удовольствие видеть, как эта миленькая дамочка в прелестном костюме раза два падала и их любопытным и жадным взорам открывались довольно высоко щегольские и белые как снег женские брючки» [840].

Сделанное чиновником поэтическое описание зимнего времяпровождения молодежи — свидетельство того, как отступали старые и утверждались новые поведенческие модели. Носителями и контролерами норм являлись «порядочные дамы», которые хотя и порицали девушку, но, тем не менее, смотрели на ее выступление. Нарушением норм были юный возраст («фигуристку» воспринимали не как ребенка, а как девицу), необычный для женщины вид развлечения (в среде мальчиков и мужчин), смелость и раскованность (черты неженского поведения), акцентирование на себе внимания публики (нескромность), костюм (оценивалось белье, то есть открывалась возможность подглядывания под юбку), отсутствие видимой мужской опеки (контроль семейных уз). Чем дальше зрелища были от эталонных образцов, рекомендованных для подражания, тем больший интерес они вызывали.