Сергей Карпущенко - Возвращение Императора, Или Двадцать три Ступени вверх

Они вышли из подвала уже под вечер, с шумом, гамом, руганью и смехом влезли в подошедший трамвай, и Алеша не знал, что именно на трамвае этого маршрута год назад его отец ехал вместе с Томашевским все к тому же Варшавскому вокзалу, к которому стремились сейчас беспризорники. Добрались до вокзала, потом пошли вдоль путей, мимо пакгаузов, депо, складов, веселые, жующие по дороге хлеб, матерящиеся, балагурящие, веселые и пьяные от сознания собственной бесшабашности и предчувствия поживы. А августовское небо уже украсилось с одной стороны оранжевым пожаром заката, а с другой стало глубоко серым, неприветливым и спящим. Скоро замаячили впереди вековые деревья, что росли на кладбище, шумящие могучими кронами, которые сверкали на макушках отсветами прятавшегося за горизонт солнца.

- Это что же, и есть Митрофаньевское кладбище? - настороженно спросил Алеша, несший на плече мешок с пружинами, саваном и маской, когда впереди мелькнули кресты и памятники.

- Ну да, оно и есть, Костяной Кулак, - дружелюбно откликнулся Свиной Нос. - Только ты не дрейфь, в штаны не наложи. Самые живые мертвецы здесь это мы, ты это помни. Вон там по тропинке пройдем да и заляжем, приготовимся. Через час пойдут мешочники, вот мы их и попугаем...

- А Надину могилу пойдем смотреть? - спросил Алеша, из памяти которого никак не мог испариться образ зарезанной девочки.

- Да на кой ляд она нам нужна? Делать больше нечего? Хочешь, походи с нами рядом, памятники посмотри, надписи на них почитай. И без Надюхи много здеся душ загубленных лежит. Ладно, молчи, подходим уже к нашему месту. Гляди, когда мешочники пойдут, ты выть не забывай, чтоб все кишки у них от страха полопались...

Вынув из мешков пружины, саваны и личины, одевшись и приготовившись, бродяги полулежали, облокотившись на покосившиеся кресты, молчали, слушали, как стрекочут ночные насекомые, ковырялись былинками в зубах, ухмылялись, представляя испуг мешочников. Алеша же лежал безмолвно. В его воображении возникали образы лежавших под землей, на которой он сидел в нелепом одеянии привидения или восставшего из могилы мертвеца, умершие - старики и старушки, мужчины и женщины, дети вроде не выходившей из головы Нади, зарезанной отцом, и было тоскливо, даже жутко. Где-то кричала какая-то птица, протяжно и длинно, скрипело дерево или крест, будто тайная подземная жизнь силилась вырваться наружу, и не хватало лишь чьей-то команды, чтобы все сокрытые под землей покойники разом встали и спросили у притаившихся на кладбище бродяг: "По какому праву вы решили принять наше обличье? Разве ударил ваш час?"

- Атас, кореша! - не проговорил, а лишь прошипел Свиной Нос, и Алеша, вздрогнувший от неожиданности, увидел, как оттопыренные уши Яшки будто встали торчком, как у какого-то зверька, а рот приоткрылся. - Идут! Слышу их! Целой кодлой идут! Дам знак, выпрыгиваем все на дорогу да спляшем перед ними нашу мертвецкую пляску!

Алеша понял, что настал самый главный момент. Сейчас он уже не думал о подземном мире, все оживилось в нем, встрепенулось, заволновалось. Он проверил завязки, что крепили пружины к его ногам, надел дурно пахнущую маску, сам как-то напружинился, готовый выскочить перед мешочниками, нарушавшими законы советской власти. И вот раздался не то длинный свист, не то протяжный вой Свиного Носа, и бродяги, страшно завывая, вскочили на пружины и выпрыгнули на аллейку кладбища, в конце которой маячила группа каких-то людей. Внезапно остановившиеся, оторопевшие, они глядели на то, как к ним приближаются высоко подпрыгивающие фигуры в белых одеяниях, воющие, с оскаленными мертвыми ртами. Крестьяне, прибывшие в Петроград из ближайших уездов с картошкой, салом, солониной, сушеными грибами и вяленой рыбой, с горшочками масла и крупой, знавшие о том, что до вокзала доезжать не стоит, а надо выходить раньше и идти по Митрофаньевскому кладбищу, но слышавшие между тем, что на кладбище нечисто, теперь, увидев перед собой ту самую "нечисть", крестились, падали на колени, бормотали молитвы, забывая о мешках с провизией, в которых собирались увезти назад в свои дома керосин и нитки, свечи и ситец, а если повезет - немного золота, выменянного на продукты.

Алеша тоже выл, и прыгать по ровной дорожке кладбища у него получалось ничуть не хуже, чем у заправских попрыгунчиков. Он приближался к мешочникам, уже собиравшимся бежать, чтобы только не видеть восставших из гробов мертвецов, не понимая, для чего это нужно лично ему. Поживиться добром Алеша совсем не рассчитывал, им владела лишь задача прыгать так же высоко, как его товарищи. Когда же он приблизился к оторопевшим людям почти вплотную, то увидел ужас, застывший на их лицах, услышал слова мольбы, какая-то нить, на которой держалась вся его удаль и желание быть таким же лихим, как беспризорники, внезапно лопнула, и чувство внезапного огорчения, боли сковало его. Пружины уже не подбрасывали - он остановился и смотрел на бросившихся бежать людей, одетых в поношенную крестьянскую одежду.