Стоял конец декабря, невиданно теплый, зимнее солнце словно не заходило. Природа была в эту странную, особенную зиму какой-то удивительно красивой. И Левитан все хотел подняться в горы. Он брел туда, как старик, поминутно останавливался, раздраженно стучал палкой и говорил своей спутнице Марии Павловне Чеховой:
-- Мне так нужно туда, выше, где воздух легче, где дышать хорошо, Marie! Как не хочется умирать. Как страшно умирать... И как болит сердце...
На память о себе Левитан написал на камине в кабинете Антона Павловича повторение с известной своей картины "Стога". Сумерки опустились на землю, грустные, неясные, -- ночь всегда несет печаль, светил слабо и дрожаще наполовину закрытый месяц, небо было мутное и серое... Антон Павлович бережно, осторожно уклонился от выслушивания левитановского сердца. Друзья тепло и нежно простились навсегда.
Весной 1900 года, в один из своих наездов в Москву из провинции, где жил тогда Михаил Васильевич Нестеров, он навестил, как делал всегда, своего школьного товарища и долголетнего друга. Исаак Ильич встретил его усталый, изможденный, в нарядном бухарском золотисто-пестром халате, с белой чалмой на голове. Он показался гостю торжественным и воистину великолепным. Нестеров невольно подумал -- такой мог бы позировать и Веронезе для "Брака в Кане Галилейской". Хозяин не знал, куда посадить редкого и дорогого гостя. Прошло много времени, а как будто бы друзья только что встретились. Болезнь пощадила Левитана, последнюю неделю он был оживлен и радостен. Он говорил много о будущих планах, надеждах, обоих волновало положение их в русском искусстве, и друзья старались найти свое место в нем. Это оказалось не так просто и легко.
-- Дайте мне только выздороветь, и я совсем иначе буду писать, --сказал Левитан. -- Теперь, когда я так много выстрадал, теперь я знаю, как писать. По крайней мере мне это кажется, -- поправился Исаак Ильич. -- Я стал лучше понимать нашу молодежь, что шумит на всех перекрестках, свергает старых идолов и воздвигает новых кумиров.
Он рассеянно рисовал на оборвыше от календаря какой-то новый мотив, мелькнувший перед ним среди разговора.
-- Спор между молодым и старым, -- ответил Нестеров, -- всегда труден, и неизбежен, и необходим. Так было всегда. И будет. Из столкновения школ рождается будущее. новое искусство, новые ценности.
-- Да, -- вдруг горько протянул Леви тан, --но в этой борьбе есть художники, которые не пристали ни к тому, ни к другому берегу. Мы с тобой были признанными передвижниками...
-- Признанными, но не любимыми, -- вставил Нестеров. -- Ты, я, Константин Коровин и Серов, мы -- пасынки передвижников. Среди них нам остались близкими только Репин, Суриков, Виктор Васнецов...
-- И еще кое-кто из сверстников, -- сказал Исаак Ильич, оставил рисовать и бережно спрятал в папку рисунок. -- Недавно я был в Петербурге, виделся с молодежью, дал на выставку "Мира искусства" этюд, дал и передвижникам картину. Я прав перед самим собой. Ни у тех, ни у других я не ко двору. Я ничей. Но меня оба стана обвиняют, что я очень долго делаю выбор. Меня подталкивают, торопят, бранят, ревнуют друг к другу... Это так тяжко... Одни забывают, что я двадцать лет связан с реализмом, с передвижниками, уйти человеку из обжитого дома нелегко, хотя бы в нем жилось уже и не так удобно. Другие негодуют даже на то, что я встречаюсь с главой "Мира искусства" Дягилевым и люблю с ним беседовать. Несколько дней назад один передвижник наговорил мне за этим столом столько любезностей, что по его уходе я вынужден был звать доктора.
Левитан рассказывал, волнуясь и раздражаясь. Уже несколько лет среди художников происходили яростные, непримиримые схватки за главенство в русском искусстве. Талантливая молодежь, увлеченная французским импрессионизмом, выступила против реалистов-передвижников. Она обвиняла их в живописной отсталости, в пренебрежении самостоятельными задачами и целями изобразительного искусства, в порче вкуса современников и самой гибели подлинной русской школы живописи.
За год до смерти Исаака Ильича молодежь основала свою художественную организацию "Мир искусства". Левитан вначале тяготел к "мир-искусстникам". Но, нерешительный и мягкий по характеру, Исаак Ильич не мог сделать окончательного выбора между старым и новым. Он переживал мучительно шум, поднятый вокруг него, стыдился своей слабости, сомневался в друзьях и противниках. Слабое и хрупкое здоровье Левитана испытывало лишнее напряжение, разрушавшее его.
Читать дальше