Максим Зарезин - Еретики и заговорщики. 1470–1505 гг.

Вот чем так привлекает наших современников волоцкий игумен, вот почему они сделали его своим знаменем: преп. Иосиф позволял себе то, что наши новоявленные Раскольниковы, решившие для себя, что они «право имеют», не в состоянии себе позволить, но о чем страстно мечтают: жечь и вешать нечестивцев и прочих социальных негодяев. Кого считать негодяем, кого нечестивцем, кому кровушку пускать эти «истинно православные люди» вроде Андрея Щеглова, разумеется, решат без посторонней помощи. Но ясно, что в эту незавидную категорию попадут очень и очень многие.

Вот почему у этой публики так популярен Иван Грозный. Неспособность безнаказанно вершить насилие собственными руками по собственному усмотрению замещается поклонением тем фигурам, которые превратили террор в составную часть своей политики. При этом негативные оценки царствования Грозного квалифицируются как происки ненавистников России. Автор этих строк, позволивший себе критически отнестись к Ивану IV и его поместной реформе, заслужил следующую аттестацию со стороны «некоего» Е. Холмогорова: «До анекдотической степени эта тенденция доведена в “популярной” книге некоего М. Зарезина “Последние Рюриковичи и закат Московской Руси”… воспроизводя версию о поместном землевладении как о причине кризиса, автор далее снабжает читателя обильным “угощением” надерганным из все того же Флетчера: русский царь — “рабоцарь”, окружают его “холопы”».

Вот уж действительно анекдот так анекдот: характеристика «рабоцарь» относится не к Ивану Грозному, а к Борису Годунову, и принадлежит она не англичанину Джильсу Флетчеру, а русскому дьяку Ивану Тимофееву, ссылка на которого содержится непосредственно в тексте. (Дабы не быть голословным, прибегнем к самоцитированию: «Годунов же, по гениальному определению того же Ивана Тимофеева, “рабоцарь”…») После подобного ляпсуса уже не удивляешься следующему пассажу Е. Холмогорова: «Главными героями русской истории оказываются у автора… еретики-жидовствующие, которых автор обильно восхваляет, зачем-то приправляя эти восхваления цитатами из раввина Штайнзальца…» Надо ли говорить, что автор ни скудно, ни обильно не «восхваляет» еретиков, да и А. Штейнзальца цитирует один раз, безотносительно темы жидовствующих, когда речь заходит о мистическом направлении в каббале — кому как не раввину выступать здесь экспертом.

Разумеется, Е. Холмогоров рассматривает жидовствующих под конспирологическим углом зрения: «Сегодня мы с большой уверенностью можем говорить о существовании тесного еретического сообщества вокруг Ивана III, пытавшегося определять княжескую политику и прежде всего — судьбу династии. Разгром этой придворной группы привел и к расправе над виднейшими еретиками, включая невестку царя Елену Волошанку и знаменитого дипломата Феодора Курицына». Уверенность — прекрасное качество, но хорошо бы знать, например, откуда автор почерпнул сенсационные сведения о «расправе» над Курицыным.

К сожалению, такой подход характерен для многих, исповедующих так называемый «православный», или «патриотический», подход к истории. Кавычки в данном случае необходимы, так как история, как и истина, не имеет партийной или мировоззренческой принадлежности. Более того, там, где начинается партийность, проходит грань, за которой невозможны ни осмысление истории, ни поиск истины.

Для тех, кто все же склонен рассматривать события нашего прошлого под определенным идеологическим градусом, я бы посоветовал поразмышлять над следующими вопросами: а был ли Иосиф Волоцкий патриотом? В 1480 году, когда Федор Курицын и другие соратники Ивана III, делали все возможное, чтобы отодвинуть нависшую над Русью смертельную опасность совместного выступления Орды, Литвы и внутренней оппозиции, Иосиф Санин перешел в стан тех, кто лелеял планы, поставившие под угрозу будущее страны.

Был ли волоцкий игумен государственником? Он принялся воспевать красоту и мощь верховной власти после того, как монастырь перешел под великокняжеский патронат. До этого события он оплакивал горькую участь удельных князей, величал Ивана III Каином и темпераментно утверждал верховенство церкви над светским правлением. Иосифа нельзя назвать консерватором, поскольку бурное развитие поминальной практики и как следствие рост монастырских вотчин, им столь ревностно защищаемый, невозможно вывести из русской традиции. Явление это порождено в первую очередь эсхатологическими настроениями той поры, которым ловко воспользовались предприимчивые коммерсанты из монашеской братии.