С. Шумов - Тевтонский орден. Крах крестового нашествия на Русь

Но, по крайней мер, мы неуклонно следовали правилу — не писать ничего относительно истории Пруссии, что не являлось бы истиной перед судом нашей совести. В этих очерках нет ни слова ненависти или пристрастие. Пусть те, кто склонен вносить пристрастную пылкость в историю Германии, познакомятся с трудами некоторых немецких писателей из так называемых французоведов по истории нашей страны; зрелище грубого опьянение этих илотов отвратить их навсегда от подражание. При том же история Пруссии представляет из себя такой предмет, относительно которого нам не приходится впадать в заблуждение: здесь ошибка почти равна преступлению. И почему не восхищаться тем, что достойно восхищение в Пруссии? Есть красота в истории нации, искусственно созданной князьями при помощи канцелярий, в которых работала трудолюбивейшая в мире администрация. Великое дело было образовать этот прусский народ, приученный к порядку, экономии и повиновению, это сильное и послушное орудие правительства, умевшего думать и хотеть лучше всякого другого правительства Германии. Но прекрасна также и история долгой жизни нации, которую одушевляли тысячи страстей, где среди стольких перемен счастья, в часы безумие и в часы рассудительности, в минуты утомление и в минуты героизма, всегда чувствуется человек, француз, с его живым, чутким, благородным умом, так много действовавший и так много думавший, что его дела и мысли приносили пользу самим его врагам. Унижать из зависти или злопамятства историю Пруссии — значить наносить оскорбление нашей собственной истории.

Не так давно еще счастливая судьба Пруссии объяснялась наследственными доблестями членов Гогенцоллернского дома и гениальностью двух государей: великого курфюрста Фридриха-Вильгельма и великого короля Фридриха II. Но с тех пор, как это государство поднялось на вершину своего теперешнего могущества, прежние представление о ходе его исторического развитие перестали удовлетворять немецких историков. Выдающиеся достоинства отдельных личностей кажутся им слишком узким основанием для величия Пруссии, и они не соглашаются больше относить начало ее успехов всего за два века назад из страха, чтобы такая быстрота ее роста не подала повода к заключению о неизбежности такого же быстрого падение. Отыскивая истинное начало прусской монархии, они восходят теперь к тому отдаленному и темному периоду средних веков, когда германское племя колонизовало заселенные славянами и Литвою берега Эльбы, Одера и Вислы. Согласно этому знаменитый ученый Леопольд Ранке к девяти книгам своей истории Пруссии счел нужным присоединить несколько глав, посвященных этой древней истории, извиняясь, что пренебрегал ею до сих пор. [1] Ranke, Genesis des Preussischen Staates. Leipzig, 1874. Но то обстоятельство, что он руководился в своем исследовании патриотическим интересом, не может иметь никакого значение, если только ему удалось найти истину. А ему удалось ее найти, и самое заглавие, данное первому тому его сочинение: «Генезис прусского государства», чрезвычайно удачно: медленно и трудно шло зарождение этого государства, и чтобы оно могло явиться на свет, германскому племени пришлось выдержать многовековую и ожесточенную борьбу вне пределов Германии.

Эта история происхождение прусского государства, интересовавшая раньше только немногих специалистов, да ученые общества Берлина и Кенигсберга, вполне заслуживает того запоздалого интереса, который она теперь возбуждает. Она совсем непохожа на историю возникновение большинства других европейских государств. Какая противоположность, например, с Францией! Франция была, так сказать, предустановленна: я хочу сказать, что страна между Океаном, Пиренеями, Средиземным морем, Альпами и Рейном была как бы создана для того, чтобы принять в себя нацию. До какой бы отдаленной эпохи ее истории мы ни восходили, мы всегда находим здесь обособленную национальную жизнь: галлы резко отличались от своих соседей; римляне, завоевав Галлию, образовали из нее отдельный административный округ и сохранили ее неприкосновенность; Меровинги и Каролинги хотели управлять непременно целой Галлией, и, наконец, Капетинги, лишь только у них явилась возможность выйти из Иль-де-франс, употребили все усилия, чтобы расширить свои владение до крайних пределов Галлии. Напротив того, где искать естественных рамок прусской монархии? В. прошлом веке земли ее тянулись, как разорванная в нескольких местах цепь, от Немана до Рейна. Таким образом те выражение, которыми обыкновенно пользуется у нас во Франции язык истории и политики, неприложимы к Пруссии: нет прусской нации, есть прусское государство; и даже этот термин не совсем точен, так как Пруссия является только одной из частей этого государства. За неимением одного общего название, которое могло бы обнять собою все его части, говорят обыкновенно: «Бранденбурго-прусское государство».