Дина Якшина - Прогулки по Кёнигсбергу

Во время бомбардировки Кёнигсберга «Обиталище Муз» сгорело. А после войны его останки были традиционно разобраны на кирпич.

…Больше таких семейств, как эти фон Кейзерлинг, Восточная Пруссия не знала. И вообще — по иронии судьбы, в мировой истории так или иначе прозвучали лишь те Кейзерлинги, которые служили России. Или хотя бы как-то осознавали свою к ней причастность. Видимо, теория Гиппеля нашла, таким образом, своё подтверждение: для Кёнигсберга все блестящие личности были нестерпимо ярки, и бюргерский город или «гасил» их — или «выдавливал», а вот в России они начинали сверкать в полную силу… «купая» в отражённом свете главный город своей провинции. Так тесно с Россией связанный — и прежде всего, на ментальном уровне, — что невольно вспоминается Борис Гребенщиков. Который сказал: «В России рождаются те, кому нужно исправить карму».

А кто же тогда рождается в Кёнигсберге-Калининграде?..

«Кёнигсберг — это история преступлений Германии. Всю свою многовековую жизнь он жил разбоем, другая жизнь ему была неведома» — так писала в 1945 году газета «Правда». Хотя о том, что на самом деле всё совершенно иначе, знали даже первые переселенцы. Те самые, которые оставляли надписи на стенах усыпальницы Канта: «Теперь ты понял, что мир материален?» или «Думал ли ты, что русский Иван будет стоять над твоим прахом?». Или совсем просто: «Мы дошли до твоей могилы».

Действительно, в истории мировой цивилизации Кёнигсберг остался, прежде всего, как город, связанный с именем Канта. Больше двухсот лет прошло со дня смерти философа, но интерес к его наследию, кажется, всё возрастает. Пожалуй, ни один мыслитель прошлого и настоящего не способен в такой мере, как Иммануил Кант, объединять вокруг себя целые армии исследователей, причём не только узких специалистов, «производящих» работы по разным темам кантовской философии.

Об этом странном человеке известный немецкий поэт Генрих Гейне сказал: «Изложить историю жизни Канта трудно. Ибо не было у него ни жизни, ни истории…»

Да, этот учёный, ни разу не покидавший Восточной Пруссии (и всего три раза в жизни выезжавший за пределы Кёнигсберга, чтобы поучительствовать в «медвежьих углах» провинции), этот, казалось бы, воплощённый анахронизм и сегодня, в XXI веке, является вдохновителем, а иногда и равноправным участником многих ультрасовременных дискуссий. Глобализация, соблюдение прав человека, стремление к всеобщему миру, человек как «абсолютная ценность» (тезис, несовместимый с религиозным фанатизмом) — вот лишь краткий перечень кантовских тем, актуальных для современного общества.

Парадоксально, но факт: личная жизнь Канта, сосредоточенная внутри его тесной «малой родины», протекавшая (по крайней мере, внешне) без кризисов и драматических всплесков, — гораздо интересней, чем жизнь иного записного ловеласа или бретёра, всегда готового к дуэли «на десяти шагах».

Кант родился в городе, который считался довольно большим, хотя на самом деле всё ещё был «собранием маленьких городов». Ещё в 1709 году (за пятнадцать лет до того, как будущий «господин профессор» появится на свет в семье небогатого многодетного шорника) стены, ворота и рвы с водой разделяли Альт-штадт, Кнайпхоф и Лёбенихт — и каждая из общин ревностно наблюдала, чтобы сосед не ущемил её территориальных, административных и судебных прав.

А когда король распорядился разрушить ворота Крумме-Грубе, отделявшие Альтштадт от Лёбенихта, жители обоих «свободных городов» резко этому воспротивились, утверждая, что «это неизбежно приведёт к большим ночным беспорядкам из-за шныряющих вокруг пьяных бродяг, а также придётся опасаться многочисленных краж и тому подобных преступлений».

Правда, король — практичный и бережливый Фридрих Вильгельм I — настоял на своём. В 1724 году Альтштадт, Кнайпхоф, Лёбенихт и примыкавшие к ним свободные поселения были-таки объединены. В один административный аппарат слились магистраты и суды; появилось общее управление городом, бастионные укрепления повсеместно приговаривались «под снос»…

Но Кёнигсберг оставался глубоко провинциальным. В трёх старых городах узкие, крытые черепицей дома стояли плотно друг к другу на тесных улицах, за каждым домом был сад, в стороне — склад для дров. При многих домах имелись и приусадебные участки. Улицы, по выражению одного из побывавших в Кёнигсберге французских путешественников, «извивались как ленточные черви» — беспорядочно, во всех направлениях. Удаление мусора и сточных вод ещё не практиковалось. Ящики с навозом только-только начали убирать с улиц (вплоть до конца XVII века их вообще выставляли перед домами, а потом — не одно десятилетие! — они «украшали» собой дворы и углы). Свиньи беспрепятственно резвились в центре города.