Игорь Симбирцев - Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939 - На пути к большому террору

Эта история 1931 года, когда Ягоде в ЦК выговаривали за разложение и внутреннюю слабость в его ведомстве, закончилась тем, что часть взроптавших против линии партии и собственного начальства чекистов (их тогда назвали по имени самого из них известного и высокопоставленного «группой Мессинга») действительно изгнали с Лубянки, как Мессинга и Трилиссера, часть затем вернули в систему НКВД, как Бельского (Левина) или Евдокимова, но всех их в итоге к 1941 году расстреляли. Это показывает, насколько еще в начале 30-х годов за несколько лет до начала больших репрессий были сильны оппозиционные настроения и споры внутри ГПУ. Ведь забунтовала против Ягоды и желаний верховной власти, пусть и на уровне разговоров в своем кругу, все та же дзержинская гвардия из первой ЧК, продолжавшая во многом боготворить Ленина и Троцкого.

Это был последний организованный бунт дзержинской гвардии в стенах ГПУ до наступления эпохи Большого террора, дзержинцы последний раз выступили столь организованно и решительно. Это последний арьергардный бой дзержинского поколения, готовых лить без сожаления свою и чужую кровь по приказу партии, но принципиально не понимающих, зачем штамповать липовые дела против таких же убежденных коммунистов, как и они сами. Тогда самые принципиальные и непримиримые из этих чекистских диссидентов Ольский и Евдокимов даже грозили начальству напрямую выйти в ЦК партии и заявить, что «Дело военных» раздувается руководством ГПУ умышленно и за счет подтасовки доказательств. За счет этого упорства Ольского, Евдокимова и Мессинга, а также за счет заступившегося все же за многих подчиненных наркома обороны Ворошилова дело 1931 года не было раздуто тогда до масштабов позднего «заговора Тухачевского», ограничившись репрессированием десятка красных командиров из числа бывших офицеров царской армии.

Троцкистские настроения в это время внутри ГПУ, а затем НКВД тоже сохранялись. Причем не обязательно именно в виде непосредственной пропаганды идей Троцкого, что уже было очень опасно, но в целом в общем течении «ультралевых» чекистов, продолжавших ностальгировать по мировой революции или вседозволенности первой ВЧК времен «красного террора». У этих людей, занимавших и самые высокие должности в тогдашних спецслужбах, вызывали явное раздражение и политика Сталина на отказ от экспорта революции в Европу (с поражения восстаний в Гамбурге и Софии в 1923 году уже окончательный отказ), и установка на укрепление государственности Советского Союза, пусть и вынужденная из-за той же неслучившейся западноевропейской революции, и некоторый отход от ленинских принципов в сторону бюрократии во власти и даже возвращения ряда атрибутов старой российской государственности. Их откровенно раздражали и восстановление в 1935 году старых офицерских званий в Красной армии, и появившиеся пусть и опереточные «казаки», и прекращение однозначного охаивания дореволюционной истории России с восстановлением культа отдельных «прогрессивных» царей и князей, и ослабление тогда же чекистской хватки на горле уже полузадушенной церкви.

Сталин регулярно и в 30-х годах сталкивался с проявлением такой левацкой фронды внутри НКВД, пусть ее представители и не привязывали себя теперь прямо к троцкизму в силу небезопасности таких заявлений. Вот характерная картина с праздничного концерта 20 декабря (День чекиста) 1935 года в Большом театре, где впервые перед изумленными чекистами предстали фольклорные казаки в их традиционной форме царских времен с чубами и лампасами. Многие высокопоставленные чекисты, помнившие еще собственные схватки времен Гражданской войны с казачьей «контрой», тогда оторопели. Возможно, не без участия кого-то из них в ходе этого вечера был организован анонимный сигнал, что у этого ансамбля донских казаков в баяне спрятан пистолет для покушения на Сталина или Ворошилова прямо со сцены, отчего казаков за кулисами затем долго обыскивали, но ничего не нашли. Закипевший же тогда от одного вида «царских сатрапов» на сцене бывший замначальника ГПУ и глава внешней разведки этой службы, уже убранный к тому времени Ягодой с Лубянки за слишком вольные высказывания об «отходе от революции» и «дутых делах», Меер Трилиссер высказался в кругу сидящих рядом с ним чекистов о том, что он думает по этому поводу: «Да во мне кровь закипает! Вот их работа!» – и демонстрировал желающим шрам от казацкой шашки со времен царской каторги. Этот эпизод приводит в своей книге «Тайная история сталинских преступлений» бежавший в США чекист Орлов. Трилиссер не кричал на весь зал Большого театра, но говорил достаточно громко для соседей. И нет сомнений, что об этом выступлении с места вскоре знали и Ягода, и Сталин. Да и сам бежавший в 1938 году прямо с испанской войны резидент НКВД Орлов (Фельдбин) мотивировал свой разрыв с режимом Сталина отчасти теми же мотивами «предательства революции», как и подавшийся в бега за границей разведчик Райсс, как и ставший в Европе невозвращенцем резидент Разведупра и тоже бывший чекист Кривицкий.