Роджер Мэнвелл - Июльский заговор. История неудавшегося покушения на жизнь Гитлера

Наступило воскресенье 8 апреля. Это было прекрасное весеннее утро. Бонхёффер, по словам Беста, провел короткую службу и произнес проповедь, которая достигла сердца каждого. Он еще не успел закончить молитву, когда за ним прибыли агенты гестапо.

— Заключенный Бонхёффер, — сказал гестаповец, — вы пойдете с нами.

— Это конец, — сказал Бонхёффер, — а для меня начало жизни.

Он попрощался с друзьями, не забыв передать прощальный привет епископу Чичестерскому, послание для которого вручил Бесту.

Весь оставшийся день он снова ехал на север по постоянно сужающемуся коридору, все еще остававшемуся в руках немцев. Ночью он прибыл во Флёссенбург, а рано утром 9 апреля лагерный доктор видел его молящимся в своей камере. На рассвете он был повешен вместе с Канарисом и Остером — первыми лицами абвера, в котором он служил [77]. Среди его немногочисленных пожитков остались две книги — Библия и томик Гёте. Также Бонхёффер оставил после себя молитву: «Смерть, отбрось наши печальные цепи и разрушь толстые стены нашего смертного тела и нашей ослепшей души, чтобы мы наконец смогли созерцать то, что не могли увидеть ранее. Свобода, мы давно к тебе стремились сквозь дисциплину, сквозь действия и страдания. Теперь, умирая, мы видим тебя в лике Господа».

19 июня 1944 года я вылетел из Берлина в Мадрид. Штауффенберг, передавший мне через полковника Хансена приказ, попросил выяснить возможности начала мирных переговоров с Эйзенхауэром в случае успеха переворота. Переговоры должны были вестись Хансеном от имени Бека, поскольку Штауффенберг считал, что мирные переговоры должен вести солдат с солдатом, а гражданских лиц и политиков из этого процесса следует исключить. Я должен был оставаться в Мадриде и ожидать прибытия Хансена.

Вопреки первоначальной договоренности Хансен прислал мне 19 июля приказ немедленно возвращаться в Берлин, и вечером того же дня я приземлился в аэропорту Темпельхоф. Мой брат привез мне инструкции от имени фон Хефтена, адъютанта Штауффенберга, что я должен на следующий день начиная с десяти часов утра ждать звонка в своем кабинете в «Люфтганзе». Мой брат сказал, что покушение на Гитлера предполагалось несколькими днями раньше, но было отложено, поскольку на совещании, на котором оно было намечено, не присутствовал Гиммлер. Но оно при любых условиях состоится на следующий день.

20 июля между пятью и шестью часами вечера мне позвонил Хефтен и попросил немедленно приехать.

— Мы начинаем, — сказал он.

На Бендлерштрассе меня встретил полковник Фриц Йегер. В первый момент мне показалось, что он арестован: справа и слева от него стояли солдаты в стальных касках и со штыками. Рядом также находился эсэсовский полковник в фуражке и при оружии. Йегер же был без головного убора, без оружия и выглядел так, словно его вот-вот уведут в камеру. Но это только казалось. Йегер подошел и дружески поприветствовал меня, после чего направил в приемную Фромма.

— Я не могу отсюда уйти, — объяснил он и кивнул в сторону эсэсовца, давая мне понять, что этот человек — его пленник. Это был, конечно, Пифредер.

Я думал найти Хансена в приемной Фромма, но там его не оказалось, и никто не знал, где его найти. Зато в соседнем кабинете находился Штауффенберг — он разговаривал по телефону. Заметив меня через полуоткрытую дверь, он помахал рукой. Делать мне было нечего, и я просто наблюдал за происходящим. Мои представления о Генеральном штабе в действии оказались весьма далекими от действительности, вероятно, потому, что сам я никогда не был солдатом. Генералы и другие старшие офицеры слонялись вокруг, явно не зная, чем себя занять. Граф Шверин коротко обрисовал мне ситуацию. Он сказал, что Гитлер мертв, но главная немецкая радиостанция постоянно передает, что фюрер жив и только легко ранен. Шверин завершил свой рассказ, заявив:

— Как бы то ни было, Бек твердо намерен завершить начатое. Жаль только, радиостанция до сих пор не в наших руках.

Я спросил Шверина, какова ситуация в стране. Но он не знал. Никто на Бендлерштрассе этого не знал. В качестве предполагаемого адъютанта Бека Шверин спросил, какие я привез новости из Мадрида и Лиссабона. Я сказал, что еще в марте доложил Штауффенбергу, что, судя по всему, нам нечего ждать от союзников, кроме требования безоговорочной капитуляции.

— Так что, — заключил я, — у меня нет ничего нового. То же самое я могу сказать Беку лично.