Эрнест Лависс - Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая

Философы.Период 1815—1830 годов был преимущественно временем политических философов. Жозеф де Местр, который в молодости дебютировал Размышлениями о Франции (Considerations sur la France) (1796) и в 1810 году написал Опыт о генетических принципах политических конституций и других учреждений человеческого общества (Essai sur les principes generateurs des constitutions politiques et des autres institutions humaines), только в 1820 году выпустил в свет свои Петербургские вечера (Soirees de Saint-Petersbourg) или Беседы о светской власти провидения (Entretiens sur le ffouvernement tempo-rel de la Providence). Появление этой книги наделало много шума и вызвало великий соблазн. В ней автор излагал радикальную теорию монархического деспотизма и поставленного над ним деспотизма теократического. Ученость автора, хотя и не свободная от пробелов, неумолимая и суровая логика, не отступавшая перед самыми крайними выводами, исключительно сильная способность к обобщениям и синтезу, резкая и подчас жестокая ирония, как будто нарочно оскорблявшая общепринятые понятия и их выразителей, выдающийся стилистический талант — доставили этой книге тот особый род популярности, который выражается во всеобщей непопулярности. Жозеф де Местр сделался предметом общей ненависти.

Этот успех, который де Местр предвидел, которого он желал и для достижения которого сделал все от него зависящее, привел его в восторг. Потомство, менее страстное, чем современники, ознакомившееся, кроме того, благодаря опубликованию переписки Жозефа де Местра, с глубокой и восхитительной добротой этого сатанинского духа, который состоял на службе у господа бога, и вдобавок считающееся прежде всего с силою таланта, отвело почетное место этому обаятельному и мощному теоретику, этому выдающемуся писателю и глубокомысленному политику-философу; можно, впрочем, пожалеть, что де Местр слишком увлекся ролью памфлетиста [152].

Бональд, одновременно с Жозефом де Местром проповедывав-ший те же взгляды, не имел ни одной из черт памфлетиста. Логический мыслитель, подобно де Местру, но с логикой, более обращавшейся к абстрактным идеям, чем к фактам, — быть может, даже более к словам, чем к идеям, — отличавшийся умом схоластического пошиба, по существу в достаточной степени пустой, но обманывавший читателя симметрической четкостью своих построений и холодной красотой вылощенного слога, он внушал современникам чувство некоего благоговения, а потомкам — почтение, смешанное с боязнью взяться за его книги. Бональд оставил по себе лишь воспоминание как о сильном и тонком мыслителе, который полагал, что мысль имеет самодовлеющее значение и может, развиваясь в пустоте, придти к важным практическим выводам. «Резонирующий разум», о котором столько толковал Ипполит Тэн и который, по его словам, составлял отличительную черту людей XVIII века, по какой-то странной иронии судьбы не имеет более типичного и яркого представителя, чем этот ожесточенный враг философии XVIII века.

Балланш, также бывший политическим философом, принадлежит к той категории склонных к мистицизму умов, о скором пришествии которых возвестили «философ Сен-Мартен» и кроткий мечтатель д'Азаис. Глубоко потрясенный страшными революционными событиями, от которых столько пришлось выстрадать его родному Лиону, и проникнутый глубоким религиозным чувством, Балланш старался открыть провиденциальный смысл революционных переворотов в истории человечества и пришел к той мысли, что кризисы являются в одно и то же время искуплением и испытанием, что человечество таким путем идет к более совершенному состоянию, всегда покупаемому дорогой ценой, и что последовательный ряд и совокупность этих событий составляют человеческий «палингенезис» — palingene'sie, новое сотворение человеческого рода. Поэтому следует относиться к этим потрясениям, как к провиденциальному закону, с благоговением и ужасом, отнюдь не позволяя себе проклинать их, но, напротив, черпая в них новое, сугубое упование.

Все эти грезы претерпевшего ряд превратностей и ударов оптимизма, всячески изворачивающегося ради самосохранения, были окутаны блестящими и обольстительными мистическими отступлениями и вдобавок затемнены аллегориями, символами и целой туманной мифологией, играя с которой запутывалось необузданное воображение автора. В качестве более или менее практического вывода Балланш советовал принять «плебеянизм» — эту конечную форму постепенно освобождающегося человечества, сохранить христианство, постаравшись примирить его с новыми идеями, и таким образом довести до конца, быть может, без новых искуплений и испытаний, палингенезис человечества. Учитывая этот конечный итог его мысли, Балланша можно и должно считать хронологически первым из тех «либеральных католиков», которые в продолжение почти двадцати лет, от 1830 до 1848 года, пытались осуществить задачу примирения традиционного христианства с новейшими идеями. Впрочем, нас Балланш интересует только своим действительно редким и не лишенным прелести талантом поэта-ясновидца.