Вольдемар Балязин - Семнадцатый самозванец

И когда после долгих и упорных поисков он не обнаружил ничего, что превратило бы католицизм в свет истины, он оставил Рим и пошел в Болгарию.,

Он прошел через земли швейцарцев и владения дома Габсбургов, пришел в Семиградскую землю, где жили мадьяры и волохи, турки и саксонцы, однако правили всеми этими народами венгерские князья из фамилии Ракоци.

Покинув Семидградье, или Трансильванию, как ещё называли это княжество, Тимоша повернул на юг, в землю волохов, где и приключилась с ним последняя беда - ни темной ночью - среди бела дня, ни в лесу - на проезжей дороге - обобрали его лихие люди - гайдуки, отняв коня, одежду, деньги и оставив только малую суму с грамотками и опасными листами, что брал он от тех государей, через чьи земли шал в Рильскую обитель на встречу с другом своим Костей.

Рассказывал все это Тимоша и неотрывно в глаза Косте глядел.

И видел, что очи друга то светятся радостью, то туманятся горем, то ширятся от страха. И ещё раз понял Тимоша, что нет у него друга лучше Кости и, наверное, и впредь никогда не будет. И посуровев очами, сказал Тимоша другу:

- Шёл я и через магометанские земли и через земли люторские, видел и православные владения и католические, латинские страны, и понял я, Костя, что не в том суть, каким хлебом причащаются - пресным ли, квасным ли, и на минарет с полумесяц молятся, или же на храм с крестом. А в том истина, что повсюду есть правда и есть неправда и всюду сильные и богатые уничижают и мытарят слабых и бедных.

И есть только две веры и две вселенские церкви; одна для сытых и наглых притеснителей, другая для голодных трудников, где бы они ни жили.

И Костя, насупив брови, сказал:

- Так, Тимоша, оно и есть. Истинно так.

* * *

Потом Костя рассказывал о своем житье-бытье в монастыре, но ни радости, ни страха, ни горя в глазах его не было: два года с лишним - изо дня в день, пропуская лишь двунадесять великих праздников, да светлые христовы воскресенья, гнул он спину и набивал мозоли, труждаясь на монастырскую братию. И если б не Тимоша, что поклялся прийти обратно в Рилу, если останется жив, - ушел бы Костя куда глаза глядят.

И, слава Христу, дождался.

А потом выпили друзья по чарке и Костя спросил:

- А дале-то что делать станем?

- Дале? - переспросил Анкудинов и, сощурившись, стал молча глядеть на стелющийся по веткам огонь костра. Костя перехватил взгляд друга и ему показалось, что Тимоша видит такие дали, какие ему, Косте, не виделись и во снах.

- Путь у нас с тобой один, Константин Евдокимович, - к гетману Богдану Хмельницкому, в Киев, откуда начали мы наши странствия по чужим землям.

- А пошто нам гетман? - спросил Костя, не понимавший, почему именно в Киев должен лежать их путь.

- А потому, - ответил Тимофей, - что поднял гетман и вольных казаков, и подначальных людей, и крепких земле смердов на смертный бой за правду и вольность. А мы, выучившись возле гетмана, как волю для народа надобно добывать, пойдем с тем учением на Москву, и взбунтуем русское царство от края до края.

Тимоша вспомнил Ивана Вергунёнка и, рубя рукою воздух, сказал громко, будто не один Костя перед ним сидел, а стояли несметные толпы поднявшихся на бой бунтарей:

- И пойдем на царя и бояр всем скопом - казаков и холопов подымем, бедных попов и утесненных поборами купчишек, и ремесленных людей, и стрельцов, обделенных царским жалованием, и скуднокормных поместников.

Вобрал полную грудь воздуха - лесного, чистого, холодного - и выкрикнул:

- Победа! Слава! Воля!

И отзываясь на эхо этих слов, ударили в обители колокола, и Костя, пораженный столь диковинным знамением, сорвал с головы шапку и перекрестился - широко, вольно, истово.

А Тимоша шапки не снял - вздернул голову и, повернувшись, со скрипом, на крепком насте, увидел, что не деревья стоят вокруг него, а великаны, поднявшие к небу рубины и колья. И глядя, как качают головами подвластные ему чернорукие гиганты, слушая, как плывет над лесом победный звон колоколов, Тимоша распластал крестом руки и замер в неизведанном дотоле восторге.

* * *

Мал человек, и подобен пылинке на челе Земли. Рождается человек, и ничего ещё не понимая, видит над собою лицо матери, мягкие и теплые руки её, ощущает сладость материнского молока, и ещё не радуясь свету, пока что не пугается мрака. Затем он начинает различать голоса и лица других людей отца, бабушки, сестер, братьев. Улыбается теплу и солнцу, плачет от первых обид, ещё не осознанных, но уже задевающих его маленькое сердце.