Гровер Ферр Array - 1937. Правосудие Сталина. Обжалованию не подлежит!

Упомянутое в обоих официальных документах заявление М.П. Фриновского от 11 апреля 1939 года оставалось на секретном хранении до начала 2006 года, пока наконец не состоялась публикация текста документа. Опираясь на анализ последнего, теперь можно с полной уверенностью говорить о предумышленных смысловых искажениях, допущенных Верховным судом СССР.

Как следует из приведенного ниже фрагмента заявления, Фриновский действительно писал о чем-то похожем. С той только разницей, что речь у него шла не о «подготовке» подсудимых к будущему процессу, а о совершенно других случаях в следственной практике ежовского НКВД:

«Как подготавливались арестованные к очным ставкам, и особенно к очным ставкам, которые проводились в присутствии членов правительства?

Арестованных готовили специально, вначале следователь, после начальник отдела. Подготовка заключалась в зачитке показаний, которые давал арестованный на лицо, с которым предстояла ставка, объясняли, как очная ставка будет проводиться, какие неожиданные вопросы могут быть поставлены арестованному и как он должен отвечать. По существу происходил сговор и репетиция предстоящей очной ставки. После этого арестованного вызывал к себе ЕЖОВ или, делая вид, что он случайно заходил в комнату следователя, где сидел арестованный, и говорил с ним о предстоящей ставке, спрашивал — твердо ли он себя чувствует, подтвердит ли и — между прочим, вставлял, что на очной ставке будут присутствовать члены правительства.

Обыкновенно ЕЖОВ перед такими очными ставками нервничал даже и после того, как разговаривал с арестованным. Были случаи, когда арестованный при разговоре с ЕЖОВЫМ делал заявление, что его показания неверны, он оклеветан.

В таких случаях ЕЖОВ уходил, а следователю или начальнику отдела давалось указание «восстановить» арестованного, так как очная ставка назначена. Как пример можно привести подготовку очной ставки УРИЦКОГО (начальник Разведупра) с БЕЛОВЫМ (командующий Белорусским военным округом). УРИЦКИЙ отказался от показаний на БЕЛОВА при допросе его ЕЖОВЫМ. Не став с ним ни о чем разговаривать, ЕЖОВ ушел, а спустя несколько минут УРИЦКИЙ через НИКОЛАЕВА извинился перед ЕЖОВЫМ и говорил, что он «смалодушничал». [69] Народному комиссару внутренних дел Союза Советских Соц. Республик — комиссару государственной безопасности 1 ранга Берия Л.П. от арестованного Фриновского М. П. Заявление. В: Лубянка. Сталин и НКВД-НКГБ-ГУКР «Смерш». 1939 — март 1946. — М.: МФД, 2006, с. 33–50. Тот же текст помещен нами в Интернете http://chss.montclair.edu/english/furr/resefrch/frinovskyru.html

Далее в том же самом документе Фриновский комментирует «приготовления» Ежова к мартовскому процессу 1938 года:

«При проведении следствия по делу ЯГОДЫ и арестованных чекистов-заговорщиков, а также и других арестованных, особенно «правых», установленный ЕЖОВЫМ порядок «корректировки» протоколов преследовал цель — сохранение кадров заговорщиков и предотвращение всякой возможности провала нашей причастности к антисоветскому заговору.

Можно привести десятки и сотни примеров, когда подследственные арестованные не выдавали лиц, связанных с ними по антисоветской работе.

Наиболее наглядными примерами являются заговорщики ЯГОДА, БУЛАНОВ, ЗАКОВСКИЙ, КРУЧИНКИН и др., которые, зная о моем участии в заговоре, показаний об этом не дали» (выделено нами. — Г.Ф., В.Б.).

Автор записки признает, что Ежов, как очевидно, с помощью своих подручных вроде того же Фриновского действительно фальсифицировал показания арестованных бывших сотрудников НКВД, особенно «правых», таких как Ягода. Однако цель подлогов была совсем иной. Они совершались не для того, чтобы оклеветать невинных людей, а чтобы предотвратить разоблачение еще большего числа заговорщиков и в том числе Ежова.

«Реабилитационное» постановление откровенно искажает и то, что у Фриновского написано о беседах Ежова с Бухариным в преддверии процесса:

«Ежов, по показаниям Фриновского, неоднократно беседовал с Бухариным, Рыковым, Булановым и другими обвиняемыми; каждого из них он убеждал, что суд сохранит им жизнь, если они признают свою вину». [70] Даже если Фриновский действительно говорил бы именно так, его слова все равно нельзя было признать неопровержимым доказательством невиновности Бухарина. Например, мы так и не сможем понять, почему Бухарин, как и другие подсудимые, с готовностью признавался в совершении одних тяжких преступлений, но категорически отрицал причастность к другим. К тому же сами беседы не подразумевают невиновности обвиняемых. Ведь в конце концов те, кто признает свою вину, обычно получают более мягкие приговоры по сравнению с теми, кто упрямо отвергает обвинения, но, по мнению судей, должен быть признан виновным. В лучшем случае можно было говорить о некоторой форме принуждения подсудимых с целью получения от них показаний.