Андрей Буровский - Правда о допетровской Руси

Устроители пьесы всерьез были озабочены тем, чтобы зрители не впали уж в очень большую тоску от такого трагического конца, и время от времени представление прерывали, и на сцену выходил шут, пел песни более веселого содержания.

Еще интересно, что с пьесы «Тамерлан Великий» в 1587–1588 годах начал предшественник Шекспира, Кристофер Марло. Чем чаровала европейцев именно эта фигура — не берусь объяснить, но факт остается фактом — вот еще одна параллель в поведении московитов и жителей Западной Европы. В основу русской пьесы положены русская летопись и книга французского писателя Жана дю Бека «История великого Тамерлана».

В 1675 году впервые был показан балет, главным действующим лицом которого был Орфей. Алексей Михайлович, благочестивый и набожный, смущался, что в его дворце под музыку пляшут соблазнительные и богопротивные танцы! Но его убедили тем (обратите внимание на аргумент!), что «при всех европейских дворах это принято».

И после его смерти все это вовсе не кончилось! Театральные представления устраивали Федор Алексеевич и Софья Алексеевна; они даже сами писали пьесы для придворного театра. Так что дело укрепилось и пошло. Любимая сестра Петра, царевна Наталья, тоже писала пьесы для театра, и это часто подается как невероятное новаторство. Вот, мол, до Петра такое было совершенно невозможно!

Но это — очередная ложь, возведенная на допетровскую Русь.

Легко возразить, что все это — чисто придворные затеи, в которые вовлечены очень узкие круги людей. Даже не дворянство в целом, а высшая знать, царский двор.

Возражу, что, во-первых, и живопись, и литературный процесс, и архитектура — процессы вовсе не «царские» и не «аристократические», а общенародные. Развиваются они как естественный процесс, а не по велениям царей и их придворных. Только о появлении в России театра в какой-то степени можно говорить как о «придворном» явлении. Да и то лишь до какой-то степени!

Потому что ведь Петрушку показывали вовсе не в одном лишь царском дворце! И бродячие артисты не ввезены из Франции и ходили по деревням и городкам Московии не по приказу Алексея Михайловича. Существовала давняя, уходящая в Киевскую Русь, а может быть, и в более давние, неведомые толщи времен традиция театра, в том числе и кукольного. Церковь, как могла, боролась с «бесовскими игрищами», в том числе и с бродячими артистами, и с кукольным театром, но так бедного Петрушки и не извела, как и представлений скоморохов.

Представления бродячих артистов и похождения Петрушки были, может быть, и не особенно изящны, потрафляя менее взыскательным вкусам, нежели царский, но ведь этим отличаются и немецкий Ганс Вурст, вызывающий веселье неимоверной прожорливостью и фекальными отправлениями, и в представлениях, где главный герой — итальянский Пульчинелла, очень многое построено на анальном сексе и приключениях угодивших в монастырь красоток, которые хоть сейчас помещай в дамский роман или в триллер — издатели с руками оторвут.

Естественно, не стоит лицемерить, приписывая русской культуре XVII века не существующего в ней демократизма. Да, разумеется, при царском дворе происходило то, что оставалось чем-то чрезвычайным для всей страны (в том числе и для провинциального дворянства).

Но тут пора высказать второе возражение: а почему, собственно, царский двор не может быть местом, где рождаются новые формы культуры? Важно, чтобы родился такой вариант культуры, который устраивал бы всех, решал бы проблемы всего народа или, по крайней мере, какого-то слоя.

Так, в VII–XI веках именно королевский двор во Франции стал местом, где смешивалась культура римской аристократии и культура завоевателей-варваров. Именно при королевском дворе римлянин учился договариваться и клясться устно, доверяя на слово человеку своего круга. Складывалась норма: благородный не может обманывать! Там же франкский юноша осваивал правила хорошего тона и формулы вежливого обращения к людям разного возраста, пола и общественного положения, учился разговаривать со стариком иначе, чем с мужчиной средних лет, и с дамой иначе, чем с мужчиной.

И то, и другое умение вошло в культуру общественного слоя, который мы сегодня называем рыцарством.

Точно так же вполне определенно можно назвать двор Алексея Михайловича местом, где заимствуются нормы европейской культуры и где рождается то новое, чему судьба — постепенно расширяясь, уходить в толщу и дворянства, и всего остального народа.