Артур Конан-Дойль - Повести и рассказы разных лет

- Верно подмечено, - согласился я. - Особенно, если предположить, что у этой парочки шестнадцать детей - как было у одного офицерика на половинном окладе, которого я однажды повстречал на борту пакетбота.

- Да, это могло бы действительно слегка подпортить идиллию, согласилась миссис Маркхэм. - Но давайте же надеяться, что это не так. У Ловеллов, когда я познакомилась с ними, было двое детей: Чарльз и Эмили более очаровательных созданий я в жизни своей не встречала!

Поскольку время для визита (так решила моя спутница) было раннее, мы еще около часа продолжали беседовать в том же духе, то присаживаясь на могильные камни и рухнувшие колонны, то рассматривая россыпи резных обломков, то заглядывая через зеленую изгородь в маленький садик, воротца которого виднелись за колокольней. Погода стояла теплая, так что большинство окон в домике викария были распахнуты с опущенными шторами.

За все это время мы не увидели там ни души и теперь подумывали уже о том, чтобы предстать-таки перед хозяевами на пороге, как вдруг откуда-то донеслись звуки музыки.

- Послушайте, какая изысканность! - в восторге воскликнул я. - Для полноты идиллии на хватало только этой детали.

- Кажется, это военный оркестр, - заметила миссис Маркхэм. - Вы обратили внимание, что по пути к гостинице мы прошли мимо казарм?

Звуки музыки, торжественной и медлительной, подплывали все ближе; похоже, оркестр приближался к той самой дорожке, окаймлявшей поле, по которой пришли сюда мы. Вдруг в сердце моем словно что-то оборвалось.

- Тише! - я опустил ладонь на руку собеседнице. - Они играют похоронный марш. Слышите приглушенную дробь барабана? Это похоронная процессия... но где же могила?

- Вот! - Миссис Маркхэм указала на вскопанную землю, прямо под зеленой оградой; свежевырытая яма была прикрыта доской, вероятно, чтобы избежать несчастного случая.

Есть ли на свете что-либо более трогательное и впечатляющее, печальное и вместе с тем прекрасное, чем церемония воинского погребения? Обычные похороны с их неуклюжими катафалками, безвкусными венками, тупыми статистами "в черном" и нанятыми плакальщицами всегда казались мне насмешкой над памятью усопшего. Все в них неискренне, все на грани гротеска, и совсем не ощущается острого дыхания смерти - того внезапного напоминания, что само по себе способно заставить самого несчастного человека вдруг ощутить радость бытия. Над всем тут витает дух какого-то преувеличенного уныния, громоздкой скорби. Лишь тот, кого трагедия затронула лично, может не заметить всей абсурдности этого ужасающего бурлеска.

Но на военных похоронах все не так! Это - смерть, царящая на празднике жизни, но вместе с тем и жизнь, обретенная в вечности. Без переигрывающих актеров и всеобщей натужности церемония эта - скромная и тихая, сдержанная и красочная - несет в себе что-то жизнеутверждающее. Слезы здесь - знак глубокой печали, и очень легко представить себе, как - пока люди, лишившиеся брата, с которым "еще вчера делили хлеб да соль", под звуки торжественной музыки тихо обмениваются воспоминаниями о проведенных вместе счастливых днях - душа умершего, освобожденная и умиротворенная, плывет, подгоняемая дыханием ожившей Гармонии, к своему небесному пристанищу. Сердца человеческие смягчаются, фантазия воспаряет ввысь, вера оживает - и мы покидаем кладбище облагороженные сим возвышенным зрелищем.

Такие мысли (или нечто в этом роде) занимали нас с миссис Маркхэм, пока мы молча стояли, прислушиваясь к звукам музыки.

В чувство мы пришли, лишь когда скрипнули воротца, соединявшие церковный двор с садиком, однако в первую минуту никто не появился, поскольку вошедшие все еще находились за колокольней.

Почти в то же время с противоположной стороны на кладбище вошел мужчина, приблизился к тому месту, где видна была вскопанная земля, и отбросил доску, открыв свежевырытую могилу. За ним проследовали сюда сначала группа мальчишек, затем - несколько вполне респектабельного вида граждан. Приглушенные барабаны звучали все слышнее. Наконец глазам нашим предстал отряд стрелков с нацеленными в землю ружьями и возглавлявший процессию офицер. У каждого из них на рукаве была черная траурная лента, и рядом белая, из сатина. Печальный марш не умолкал.

Затем шестеро солдат внесли на руках гроб, столько же офицеров - все совсем еще молодые люди - держали его покров, на котором лежали кивер, сабля, пояс и белые перчатки покойного.

Далее на кладбище парами проследовали люди, пришедшие попрощаться с умершим - сначала гражданские, за ними - военные. Здесь не слышалось приглушенной праздной болтовни, незаметно было блуждающих взглядов; на лицах этих лежала печать искренней скорби: если кто-то и позволял себе проронить слово, то шепотом, и по едва заметному печальному кивку головы сразу можно было понять, о ком идет речь.