Артур Конан-Дойль - Повести и рассказы разных лет

Деревенька Свайнхерст представляет собой длинную вереницу деревянных домишек, выстроенных в раннеанглийском стиле. Один из них был чуть повыше остальных - облик его и висевшая над входом вывеска свидетельствовали, что это - деревенский кабачок, и я направил свои шаги к нему, ибо с того самого момента, как я покинул Лондон, во рту моем не было ни росинки, У входа стоял крепыш пяти футов и восьми дюймов роста, в черном плаще и сероватых панталонах - я обратился к нему в манере мастера:

- Почему корона и роза? - поинтересовался я, указывая на висевшую над нашими головами вывеску.

Он как-то странно на меня покосился. Отмечу, что его поведение в целом произвело на меня весьма странное впечатление.

- А что? - спросил он, чуть подаваясь назад.

- Это же королевская эмблема, - ответил я.

- Ну да. А чем еще может быть корона?

- А вы хоть знаете, чья она?

- Простите, пожалуйста, - пробормотал он, пытаясь пройти.

- Чья корона? - спросил я настойчивее.

- Откуда ж мне знать?

- Но ведь на ней роза! - воскликнул я. - Роза, символ Тюдоров, Первый из них, Тюдор-ап-Тюдор, спустился с Уэльских гор - и его потомки по сей день сидят на английском троне. [Династия Тюдоров правила Англией с 1485 по 1603 гг. Изначально род Тюдоров владел землями в Гвинедде и южной части Уэльса.] Тюдор, - продолжал я, протискиваясь между незнакомцем и дверью трактира, хотя, казалось, он не прочь был войти первым, - принадлежал к тому же роду, что и Оуэн Глендовер, знаменитый предводитель разбойников, которого ни в коем случае не следует путать с Оуэном Гвинеддом, отцом Мэдока Морского, - о том бард сложил знаменитый енглин, который на гэллике звучит как...

Я уже собирался процитировать знаменитые строки Дафидд-ап-Гвилина, когда этот человек, смотревший на меня, покуда я говорил, пристально и как-то чудно, оттер меня плечом и вошел в трактир.

- Судя по всему, я действительно приехал в Свайнхерст, - недаром название означает "свиная роща", - намеренно громко сказал я вслед невежде. С этими словами на устах вслед за незнакомцем я вступил в трактир и обнаружил, что мой не отличающийся вежливостью собеседник уже пристроился в углу, рядом с огромным креслом. Еще четыре типа наиразличной наружности пили пиво за центральным столом, а небольшого роста человечек, весьма подвижный, в черном лоснящемся сюртуке, судя по всему, много на своем веку повидавшем, стоял у холодного камина. Решив, что это и есть хозяин трактира, я поинтересовался, чем здесь можно пообедать.

Он усмехнулся и объявил, что вряд ли сможет ответить на мой вопрос.

- Но, приятель, разве так трудно сказать, что там у вас готово на кухне?

- Даже с этим я ничем не могу вам помочь. Однако не сомневаюсь, что трактирщик рассеет все наши недоумения, - и он позвонил в колокольчик, после чего с кухни послышался голос, и перед нами возник хозяин трактира.

- Что бы вы хотели заказать? - осведомился он.

Я подумал о наставнике и попросил принести холодный свиной окорок, пиво и чай, чтобы запить мой обед.

- Вы сказали пиво и чай? - переспросил явно удивленный трактирщик.

- Ну да.

- Двадцать пять лет я держу это заведение - и впервые слышу, чтобы у меня просили пиво и чай! - покачал он головой.

- Джентльмен шутит, - вмешался человек в лоснящемся сюртуке.

- Или, может... - многозначительно пробормотал немолодой человек в углу.

- Что - может, сэр? - раздраженно обернулся я.

- Ничего, - буркнул он, - ничего. - Было что-то странное в этом человеке - том, кому я рассказывал о Дафидд-ап-Гвилине.

- Так вы, значит, шутите, - сказал хозяин.

В ответ я спросил его, читал ли он книги моего наставника, Джорджа Борроу. Ну да, он их, конечно, не читал. Так вот, прочти он от корки до корки эти пять томов, он не обнаружил бы в них ни намека на шутку. Более того, прочти он их, он, конечно бы, знал, что достопочтенный наставник имел обыкновение запивать пиво чаем. Тут я поймал себя на мысли, что ни в сагах, ни в енглинах [Особая стихотворная форма в древнеанглийской поэзии.] бардов я не встречал никаких упоминаний о чае. Посему, покуда хозяин ушел на кухню заниматься моей трапезой, я прочитал честной компании ту исландскую стащу, которая славит пиво Гуннара, длинноволосого сына Гарольда Медвежатника. Затем, так как этот язык кое-кому здесь мог быть незнаком, я прочитал собственный перевод, оканчивающийся строчкой:

Коль пиво легкое, пусть будет тяжек кубок, им налитый.

Потом я поинтересовался у присутствующих, ходят ли они в часовню или в церковь. [Т. е. - исповедуют они католичество или англиканство.] Этот вопрос крайне их озадачил - особенно странного человека в углу, с которого я не спускал глаз. Я проник в его тайну: недаром, когда я глянул на него, он постарался спрятаться за массивными напольными часами.