Аркадий Шофман - Восточная политика Александра Македонского

Народным царем, управлявшим с самого начала народным войском, называет Александра и Ф. Шахермейр [52] Fr. Schachermeyr. Alexander deir G'rosse. (Ingenium und Macht). Wien, 1949. . По его мнению, царь охранял права маленького человека, простого воина, крестьянина и пастуха от произвола крупноземлевладельческой знати и в благодарность за это получил верность солдат. Александр был солдатский царь, совершенно другой, чем надменный представитель знати Филота [53] Там же, стр. 407. . Он был светлейший и самовластный, возвышенный и величественный, жестокий и надменный, у него постоянно соединялся гении с силой и насилием [54] Fr. Schachermeyr. Alexander der Grosse. (Ingenium und Macht). Wien, 1949, S. 412. . Величие Александра заключает в себе не только возвышенное, светлое, но вместе с тем и все самое темное: в его величии уживаются одновременно нежно чувствующий друг и коварный враг, универсальный благодетель и жестокий тиран, любящий сын и бесцеремонный убийца родственников, человек, приносящий мир, и скрупулезный насильник, освободитель от старых предрассудков и угнетатель свободы, новатор в области высшего человеческого достоинства и последовательный уничтожитель этого достоинства [55] Там же, стр. 470. . Величие Александра было соткано из яркого света и темной тени. Для Александра все было дозволено, начиная от возвышенного величия и кончая яростью хищного зверя, от светлейшего духовного до элементарного инстинкта, от живейшей фантазии до последнего холодного рассудка. Александр старался поддерживать равновесие этих отдельных факторов. Их равновесие заключается в полярно расположенных крайностях трусости и разума [56] Там же, стр. 471. . Александра автор считает "чудотворцем" в истории, на все времена великим ясновидцем, пророком, революционером [57] Там же, стр. 473, 492, 493. . Он был великим полководцем, полным абсолютного и непременного самовластия, сметающим все преграды на своем пути. Какая бы ситуация Александру ни противостояла, он уже знал лучшее решение. Из его школы вышли многочисленные полководцы-диадохи. Но как бы их ни хвалили, они все-таки оставались учениками волшебника по сравнению с мастером [58] Изучая вопрос о соотношении гения и власти, автор считает, что власть связана в одном случае с принципом самоуверенности, в другом случае — с принципом сдержанности. К первому виду он относит Августа, Карла Великого, Петра Великого, принца Евгения и Бисмарка, но прежде всего — Филиппа Македонского. Эти гениальные люди хотя и признавали себя людьми власти, однако никогда не забывали, что власть одного относится к измеримому, рациональному миру, а не к непостижимому, иррациональному. Они, таким образом, приспосабливали свои творческие возможности к принципу меры и определенности. Они были осторожны и владели собой, они всегда были рассудительны там, где действительно была нужна рассудительность. (Fr. Schachermeyr. Op. cit., S. 190, 295). // Совершенно другим является второй тип, к которому принадлежали Александр и окружавшие его люди, а также Кир и в некоторой степени Валленштейн. Для этого типа была характерна при достижении успеха слишком самодовольная, даже дерзкая вера в собственную потенциальную возможность. Эти люди приписывали себе, сознательно или бессознательно, волшебную силу и удивительную способность сделать возможным неизмеримое и невозможное. Так как этим отважным людям все удавалось сразу, то они всегда стремились к неизмеримым целям, как будто были магами. Правда, обе группы никогда нельзя строго отделять друг от друга, так как некоторые черты одновременно принадлежат обоим типам. (Там же, стр. 477). .

Наконец, Ф. Альтгейм в своей монографии об Александре прямо указывает, что историка не следует упрекать в пристрастии, если он относится с действительным почтением к мыслям македонского царя о государстве. Александр был поэтом и творцом. Его взгляды и сверхчеловеческая величина того, к чему он прикасался, позволяют, с точки зрения немецкого историка, делать сравнения только с Микеланджело. Чего пытался последний добиться от хрупкого, только от сверххрупкого мрамора, то отважился Александр получить от чувствительного материала и еще более чувствительной души тех людей, которых ему послала судьба. Оба дела остались незаконченными. Здесь, как и там, не хватило последнего штриха [59] Fr. Altheim. Alexander und Asien. Tübingen, 1953, S. 103. .

Не меньшая идеализация Александра и его деятельности наблюдается и во французской историографии. Здесь, в первую очередь, следует отметить работу Пьера Жуге о македонском империализме и эллинистическом Востоке, вышедшую в 1926 г. с предисловием Анри Берра [60] P. Jouguet. L'imperialisme macédonien et Thellenisme de l'Orient. Paris, 1926. . В предисловии к этой книге последний указывает, что в вихре завоеваний Александр постоянно сохранял некий реальный смысл и высокие интересы; он был открывателем земель и организатором человечества. Он сочувствовал покоренным народам, особенно персам, которые его приняли как второго Кира. Он хотел объединить даже кровными узами нации и расы, слить два мира в один.