Афанасий Коптелов - Великое кочевье

- Не утруждайте себя зря.

- Мой сын - грамотный человек. Один во всей долине. Он будет вам помогать.

- Мы в помощи баев не нуждаемся.

- Я - равный со всеми человек. У меня такие же права.

- Равный, говоришь? - спросил Суртаев, едва сдерживая ярость. - А что ты сегодня ел? Баранину, молодого жеребенка? Так? Это ясно всем. А что ели твои пастухи? Чаем кишки полоскали. Так?

Несколько человек кивнули головами, а от самого порога послышался голосок:

- Так.

- А почему такая разница? - Суртаев обратился к присутствующим. - Ведь работают они, а ты лежишь. У них ничего нет, а у тебя - табуны. Они голодные, а ты мясо жрешь.

- Видят все, как я разъелся, - ухмыльнулся Сапог и повел сухими плечами. - Во мне жиринки не найдешь.

- С волка тоже сало не топят, а ведь он баранов ест.

Сапог вскочил и, погрозив кулаком, метнулся к двери. От порога он крикнул:

- Ответишь за это оскорбление, гражданин кочевой агитатор. Я в суд подам!

Аил вздрогнул от удара двери, и в костре заметались языки пламени.

Когда шаги Сапога затихли, Суртаев, заканчивая мысль, сказал:

- Богат он потому, что грабил вас.

Все переглянулись. Еще никто в горах не осмеливался назвать Сапога грабителем.

- Вы работали, а он почти все забирал себе. Пастуху - одного ягненка, себе - двести. Так было?

- Так, так... - отозвалось сразу несколько голосов.

- А теперь этому приходит конец. Партия - за народ, за бедняков, за тех, кто живет своим трудом. Партия - против баев. Она во всем поможет вам...

Заговорили о курсах. Молоденький остроносый паренек, до сих пор сидевший молча возле самой двери, спросил, можно ли ему приехать на то новое стойбище, где Суртаев собирается учить людей.

- Ты пастух? - спросил Филипп Иванович. - Работаешь батраком у Сапога?

Паренек кивнул головой.

- Тебе хозяин сказал, чтобы ты записался?

Паренек недовольно повел плечами:

- Если нельзя, так я не поеду.

Суртаев спросил Таланкеленга про отца паренька.

- Чоман всю жизнь у Большого Человека коров пас. Хороший был пастух! ответил Таланкеленг. - Аргачи в отца пошел!

- Расторопный парень!

- Честный! Старательный! - нахваливали соседи.

Суртаев на минуту задумчиво свел брови, а потом взглянул на паренька и согласился:

- Ладно, приезжай в нижний конец долины.

Тут же он передал ему деревянную бирку с зарубками:

- Каждый день срезай по одному бугорку. Когда палочка будет гладкой, являйся к нам.

Аргачи взял палочку и спрятал в кисет с табаком.

6

Суртаев с Токушевым проехали по всей долине и теперь подымались по узкому урочищу "Медведь не пройдет", стиснутому каменными громадами.

Возле ручья, бурлящего посредине полянки, стоял аил... Рядом маленькая изба, крытая землей, с крошечным оконышком без стекла, напоминающая деревенскую баню по-черному. К стене был привален огромный чурбан, на котором высокий алтаец в рваной шубе, сброшенной с правого плеча, и в овчинной шапке без опушки и кисточки острым плотничным топором вытесывал широкие лиственничные доски. Услышав мягкий шорох шагов и усталое дыхание лошадей, он вскинул сухощавое лицо, почти лишенное бороды и усов. Взглянув на серые щеки и встретившись с мягким взглядом продолговатых глаз, Суртаев подумал, что этот человек многое пережил и много видел.

"А сколько же ему лет? Не то тридцать пять, не то все пятьдесят?"

Чумар положил топор.

- Доски делал. Скоро приедут люди. Писать надо, - объяснил он, когда гости подошли к избе.

- Как писать? - удивился Филипп Иванович.

- Бумаги нет, карандашей тоже нет.

Хозяин отворил двери в избу и достал корзину с круглыми и длинными углями. Смущенно улыбаясь, он взял дощечку и написал на ней несколько букв.

- Вот как пишет! Лиственничный уголь не годится: твердый он, ломается. А этот уголь - талиновый, мягкий. Хороший уголь.

В избе, где было душно и тесно, Чумар Камзаев жил лишь в середине зимы. Он провел гостей в аил.

- Ты нынче не кочевал? - спросил Борлай.

- Мне кочевать некогда. Народ учить надо, - отозвался хозяин и стал подносить гостям араку.

Филипп Иванович медленно осматривал жилье. Он нашел за стропилиной истрепанную книжку. Это был самоучитель, изданный в начале столетия.

- Давно ты научился грамоте? - заинтересовался он.

Чумар сел на баранью шкуру, легко подогнул ноги под себя. Заговорил медленно, певучим тенором:

- Давно. В Абае у русского мужика в работниках жил. Там поп дал мне эту книжку. Крестить меня собирался. Которые буквы показал, которые - нет. Весной я поехал овец пасти - и книжку с собой. В книжке нарисован конь и написано, что это конь. Я стал понимать. На камнях писал. Однажды вздумал я написать слово "Ат"*. Две буквы только, а я писал два дня. Все не так выходило. Тяжело. Думать стал: "Грамота алтайцу не нужна совсем". И книжку бросил в мешок. Война пришла. Белый царь поссорился с другим царем. Народ погнали воевать. У нас, алтайцев, сначала только лошадей брали, а в шестнадцатом году и до людей добрались. Кто подарок комиссии даст - того забракуют, а кто не может подарка дать - иди на войну. Взяли меня на войну. Погнали по городам. Всю зиму гнали. Весной окопы копать заставили. День копаем, ночь копаем - все им мало. Начальство сердитое, по щекам бьет, не дает разговаривать. Охота мне стало жене весть о себе подать, а писать не умею. Грамотных нет. Вспомнил книжку и пожалел, что не взял с собой.