Александр Андреев - Как взять власть в России? Империя, ее народ и его охрана

Весной 1884 года мне показали особую непереплетённую тетрадку с показаниями Дегаева. Он предавал в руки правительства всё, что автор знал из имеющего отношения к партии. Не только видные деятели были названы по имени, но и самые малозначительные лица, пособники и укрыватели разоблачались от первого до последнего, если автор доноса имел о них сведения. Военные на севере и на юге были изменнически выданы поголовно. От военной организации не оставалось ничего. Все наличные силы партии были теперь как на ладони, и все лица, причастные к ней, отныне находились под стеклянным колпаком.

Я была ошеломлена. Дегаев! И это сделал Дегаев! Он четыре года действовал на революционном поприще среди отборной группы товарищей, не раз имел дело с жандармами, рисковал своей свободой и имел совершенно определённую политическую репутацию. Его побег был мнимым. Его освободила полиция, чтобы замаскировать его предательство, и, начав с измены, он сделался провокатором, чтобы, вовлекая в революционное движение десятки новых людей, отдавать их в руки правительства. Испытать такую измену значило испытать ни с чем не сравнимое несчастье. Дегаев колебал основу жизни – веру в людей, ту веру, без которой революционер не может действовать.

Мне хотелось умереть. Хотелось умереть, а надо было жить. Я должна была жить. Жить, чтобы быть на суде – этом Заключительном акте деятельности активного революционера. Как член Исполнительного Комитета я должна была сказать своё слово – исполнить последний долг, как его исполняли все, кто предварил меня. И как товарищ тех, кого предал Дегаев, я должна была разделить до конца участь, общую с ними.

По обстоятельствам дела я являлась центральным лицом процесса, как представитель партии «Народная воля» и как последний член Исполнительного Комитета я должна была говорить на суде. А по настроению мне было не до произнесения речей. Я была подавлена общим положением дел в нашем отечестве. Сомнения не было – борьба, протест были кончены на много лет. Наступала темная реакция, морально тем более тяжелая, что ждали не ее, а обновления общественной жизни и государственного строя.

В то время, как душа моя была опустошена и изломана, наступил момент исполнить, чего бы это ни стоило, последний долг перед разбитой партией и погибшими товарищами – сделать исповедание своей веры, высказать перед судом нравственные побуждения, которые руководили нашей деятельностью, и указать общественный и политический идеал, к которому мы стремились. Среди наэлектризованной тишины я произнесла свое последнее слово:

«Во время предварительного заключения я часто думала, могла ли моя жизнь идти иначе, чем она шла, и могла ли она кончиться чем-либо иным, кроме скамьи подсудимых? И каждый раз я отвечала: нет!

Я жила в очень благоприятных обстоятельствах, материальной нужды и заботы о куске хлеба я не знала.

Когда я вышла семнадцати лет из института, во мне в первый раз зародилась мысль о том, что не все находятся в таких благоприятных условиях, как я. И я решила искать цель жизни, которая клонилась бы ко благу окружающих. Я хотела стать доктором, чтобы служить народу. Для этого я отправилась в Швейцарию и поступила в Цюрихский университет. Там впервые я узнала о социализме, о рабочем движении и Интернационале. Все это было для меня ново, необычайно и расширило мой умственный горизонт. Деятельность врача казалась мне уже ничтожной в сравнении с революционной деятельностью социалиста. Я сначала примкнула к социалистическому кружку студенток, а потом, когда они уехали в Россию и были арестованы за пропаганду на фабриках, я по их призыву из тюрьмы оставила университет и вернулась на родину, чтобы отдаться революционной деятельности в деревне.

Я поступила в земство, как фельдшерица. Но против меня тотчас началась травля. Про меня распространяли всевозможные слухи: и то, что я беспаспортная, тогда как я жила по собственному виду, и то, что диплом у меня фальшивый, и прочее. Когда крестьяне не хотели идти на невыгодную сделку с помещиком, говорили, что виновата я. Когда волостной сход уменьшал жалованье писарю, утверждали, что в этом виновата опять я. Производились негласные и гласные дознания, приезжал исправник; некоторые крестьяне были арестованы. Вокруг меня образовалась полицейско-шпионская атмосфера. Меня стали бояться. Крестьяне обходили задворками, чтобы прийти ко мне в дом.

Вот эти обстоятельства и привели меня к вопросу: что я могу делать при данных условиях? Четыре года я училась медицине с мыслью, что буду работать среди крестьян. Теперь я была лишена этой возможности. Тогда я решила вместе с другими употребить свою энергию и силы на то, чтобы устранить препятствия, о которые разбились наши общие стремления.