Александр Андреев - Как взять власть в России? Империя, ее народ и его охрана

Государь! По каким-то роковым, страшным недоразумениям в душе революционеров встала страшная ненависть против отца Вашего, ненависть, приведшая к страшному убийству. Ненависть эта может быть похоронена с ним. Революционеры могли – хотя и несправедливо – осуждать его за гибель десятков своих. Но Вы чисты перед всей Россией и перед ними. На руках ваших нет крови. Вы – невинная жертва своего положения. Вы чисты и невинны перед собой и перед Богом. Но Вы стоите на распутье. Несколько дней и, если восторжествуют те, которые говорят и думают, что христианские истины только для разговоров, а в государственной жизни должна проливаться кровь и царствовать смерть, Вы навеки выйдете из того блаженного состояния чистоты и жизни с Богом и вступите на путь тьмы государственных необходимостей, оправдывающих все и даже нарушение закона Бога для человека.

Не простите, казните преступников, и Вы сделаете то, что из числа сотен вы сорвете трех, четырех человек, и зло родит зло, и на месте трех, четырех вырастут тридцать, сорок, и сами навеки потеряете ту минуту, которая одна дороже всего века, – минуту, в которую Вы могли бы исполнить волю Бога и не исполнили ее, и сойдете навеки с того распутья, на котором Вы могли выбрать добро вместо зла, и навеки завязнете в делах зла, называемых государственной пользой».

Достучаться до царей после Петра и Екатерины Великих было невозможно – за попытку прямого обращения к государям в XIX веке ссылали в Сибирь. Лев Толстой попросил передать письмо Победоносцеву, наиболее близкому к Александру III человеку. Обер-прокурор, естественно, вместо письма Толстого передал царю свое: «Сегодня пущена в ход мысль, которая приводит меня в ужас. Люди так развратились в мыслях, что иные считают возможным избавление осужденных преступников от смертной казни. Уже распространяется между русскими людьми страх, что могут представить Вашему Величеству извращенные мысли и убедить Вас к помилованию преступников. Может ли это случиться? Нет, нет, и тысячу раз нет – этого быть не может, чтобы Вы перед лицом всего народа русского, в такую минуту простили убийц отца Вашего, русского государя, за кровь которого земля, кроме немногих, ослабевших умом и сердцем, требует мщения и громко ропщет, что оно замедляется. Если бы это могло случиться, верьте мне, Государь, это будет принято за великий грех и поколеблет сердца всех Ваших подданных. Я русский человек, живу посреди русских и знаю, что чувствует народ и чего требует. В эту минуту все жаждут возмездия. Тот из этих злодеев, кто избежит смерти, будет тотчас же строить новые ковы. Ради Бога, Ваше Величество, да не проникнет в сердце Вам голос лести и мечтательности».

Народ массового мщения не жаждал и возмездия не требовал, но Победоносцев давно уже привык лгать и лицемерить. При строительстве часовни на месте взрыва царского поезда под Москвой по народной подписке собрали всего сто пятьдесят рублей, студенты отказывались давать деньги на венок взорванному Александру II, а царедворцы хором врали царю о народной любви. Александр III ответил Победоносцеву: «Будьте спокойны, с подобными предложениями ко мне не посмеют прийти никто, и что все шестеро будут повешены. За это я ручаюсь».

Лев Толстой пытался передать свое письмо царю другими путями, понял, что ничего не получается и опубликовал его в газетах. Он знал, что об Александре III под псевдонимом во французских газетах писал Иван Тургенев: «Те, кто ожидают от нового царя парламентской конституции, скоро утратят свои иллюзии. Его весьма близкие отношения с ультранациональной партией, напротив, указывают на известное недоверие по отношению к конституционалистам. Общепринятые в Европе идеи об ограничении власти, предоставляемой монархам, были и останутся еще долго чуждыми России». Лев Толстой прекрасно понимал, что творится в империи: «Рана не только ужасна, и хуже в сто раз того, что я предполагал, но я убедился, что она неизлечима, и что страдание не только в больном месте, но во всем организме, и что лечить рану нельзя, а единственная надежда излечения есть воздействие на те части, которые кажутся не гнилыми, но которые поражены точно также. Никакие лекарства не годятся!»

На публичной лекции при громадном стечении слушателей сын великого русского историка Владимир Соловьев говорил о первомартовцах, когда суд над ними был в самом разгаре: «То, что народ считает верховной нормой жизни и действительности, то и царь должен ставить верховным началом жизни. Настоящая минута представляет небывалый дотоле случай для государственной власти оправдать на деле свои притязания на верховное водительство народа. Сегодня судятся и, вероятно, будут осуждены убийцы царя на смерть. Царь может простить их, если он действительно чувствует свою связь с народом, он должен их простить. Русский народ не признает двух прав. Если он признает правду божию за правду, то другой для него нет, а правда божия говорит: «Не убий!» Если можно допустить смерть как уклонение от непостижимого идеала, убийство для самообороны, для защиты, то убийство холодное над безоружным претит душе народа. Вот великая минута самоосуждения и самооправдания. Пусть царь и самодержец России заявит на деле, что он прежде всего христианин, а как вождь христианского народа он должен, он обязан быть христианином. Если убьют безоружных подсудимых узников, если это действительно совершится, если русский царь, вождь христианского народа, поправ заповеди, предаст их казни, если он вступит в кровавый круг, то русский народ, народ христианский, не сможет идти за ним. Русский народ от него отвернется и пойдет по своему пути. Царь может их простить. Царь должен их простить».