Лора Томпсон - Представьте 6 девочек

Как непохоже это на поведение дяди Мэтью («В поисках любви»): когда его дочь Джесси сбегает в Голливуд, он весело беседует с репортерами о ее мечте выйти замуж за кинозвезду Гэри Куна. Нэнси, как обычно, попыталась рассеять кошмар, сделав его смешным (и заодно частично использовала биографию Джессики, наделив Линду харизматичным и страшным мужем-коммунистом). На свой лад она возвращала отцу (вымышленному) его прежнюю величественную и неприступную стать, изображая, как журналисты пробираются в его дом, ускользая от ударов кнута, и дядя Мэтью, пролистывая очередную смехотворную статью, бормочет: «Этого, что ли, подонка, я нашел у себя под кроватью?» «Он наслаждался от души, — писала Нэнси и уточняла: — Казалось, он с большим удовольствием отыскивал свое имя в газетах, и мы все заподозрили у дядюшки Мэтью тайную страсть к публичности».

Как Нэнси прекрасно было известно, к ее отцу это «подозрение» не имело ни малейшего касательства — в особенности после того, как началась война.

В праве ли был Эсмонд объявить всех Митфордов нацистами? Если присмотреться к фактам его глазами, то, пожалуй, да.

Когда в 1934-м он и Филип Тойнби пытались сорвать митинг чернорубашечников в Олимпия-холле, среди присутствовавших находились Нэнси и Юнити. Когда с такими же протестами Ромилли и его товарищи врывались на митинг в Эрлс-корте в 1939-м, там были Диана, Юнити и Том, а возможно, также Дебора и Сидни, и Том отдавал фашистский салют. Роман Нэнси «Чепчики в воздух», поссоривший ее с сестрами «правого крыла», свидетельствовал о ее скептицизме, однако тон книги был настолько легкомысленным, что не позволял ей увернуться от символической казни.

В 1935-м, когда Юнити жила в Мюнхене, Том дважды обедал с ней и с Гитлером. В тот же год в гости к Юнити приезжала Памела (которая на следующий год выйдет за приверженца фашизма); Гитлер пообедал и с ней, восхищаясь ее чудесными голубыми глазами. Спокойный консерватизм Памелы — наилучшее противоядие от бессмысленного экстремизма, но Эсмонд смотрел на такие вещи иначе.

А сами Ридсдейлы? Факты вопиют против них. Сидни уже в 1935-м познакомилась с Гитлером. На следующий год ее муж начал выступать в палате пэров с прогерманских позиций. Супруги посещали обеды Англо-Германского общества дружбы, в число членов которого входили и герцог Веллингтон, и лорд Наффилд, старинный друг Дэвида, и Эдуард VIII, который вскоре отречется от престола, но симпатии к нацистам сохранит (в «Англо-германском обозрении» ( Anglo-German Review ) за декабрь 1936-го приводятся слова немецкого комментатора: «У вас замечательный король. Почему вы не выпустите его из клетки?»). В 1937-м Ридсдейлы присутствовали на приеме в немецком посольстве вместе с герцогом и герцогиней Кентскими, Черчиллями и Чемберленами. Нэнси отзывалась о посольстве Риббентропа как о самом элегантном в Лондоне (хотя тут она-то чиста. Питер Родд ответил на приглашение на идише). В свою очередь, Лондондерри устроили прием для посла, пригласив премьер-министра и снова Ридсдейлов. Этот факт более других подтверждает позднейшее свидетельство Нэнси: в немецкое посольство «ходили все, пусть они теперь и отрицают» ‹49› . Историк Эндрю Робертс писал: «В Британии тридцатых хватало тех, кто отнесся бы к соглашению с Гитлером благосклонно, если не с энтузиазмом. Это настроение выходило далеко за пределы узкого круга фанатиков антисемитов…» Империалисты, консерваторы, газетные короли, бизнесмены — в каждом слое находились свои сторонники «умиротворения». «Пожалуй, интереснее всего, что значительная часть английской аристократии проявила сильные прогерманские и даже пронацистские настроения» ‹50› . Риббентроп обаял множество людей, лорд Дерби приглашал Геринга к себе смотреть скачки Грэнд-Нэшнл.

В этом смысле Ридсдейлы не представляли собой такого уж исключения, хотя чаепитие на квартире у Гитлера летом 1937-го, куда Сидни привела и Дебору, выходило за рамки обычного. Джессике Сидни отчитывалась: «С ним очень легко, можно чувствовать себя раскованно, да и манеры у него прекрасные». Он спрашивал о «маленькой Декке». Может показаться, что мать пытается спровоцировать юную коммунистку, но тон письма не таков, скорее Сидни хочет все сгладить, указать на нелепость политических разногласий. Если так, это запредельная наивность. Дебора, пожалуй, справилась с задачей лучше, попытавшись вышутить весь инцидент. Она сообщила Джессике, что мать («убиться можно») спросила Гитлера, есть ли в Германии закон, регулирующий качество муки в выпечке. В семнадцать лет, в ожидании скачек в Аскоте, до которых оставалась всего неделя, Дебора склонна была воспринять эту встречу как потеху, а может, несерьезность была и сознательной. У нее обнаружился иммунитет, как у Памелы. О Юнити, которая «тряслась так, что едва могла идти», она пишет как о природном — и чуждом — явлении. О Гитлере она в дневнике замечает, что вживую он выглядел не столь суровым, как на фотографиях. Годы спустя она признавалась, что долго не могла взять в толк, как это он отложил выезд в Оберзальцберг, свою горную резиденцию в Берхтесгадене, только ради двухчасового разговора с ними.