Лора Томпсон - Представьте 6 девочек

В тот же год Гитлер воочию убедился во влиятельности Юнити. В 1935-м Дэвид Ридесдейл приехал к дочери в Мюнхен, и хотя сам не встречался с Гитлером, при чтении его неистово прогерманского письма в «Таймс», датированного мартом 1936-го, возникает ощущение, что за веревочки дергал опытный кукловод. «Если столь упорное и противное духу Англии третирование Германии проистекает из договоров и пактов, не пора ли нам от таких соглашений освободиться». Затем лорд Ридесдейл произнес в палате пэров речь, достойную доктора Геббельса. Анти-нацистская пропаганда, раздающаяся в Британии, просто абсурдна, заявил он, «в вопросе обращения наци с евреями допускаются грубейшие преувеличения». После чтения английских газет «уж и не ждешь увидеть там евреев, а ими все кишмя кишит». Они повсюду, утверждал Дэвид, и никто их не трогает, «лишь бы вели себя прилично и соблюдали правила, установленные для евреев». Поскольку Германия видит в евреях угрозу, немцы вправе принимать меры предосторожности. Гитлер победил коммунизм, восстановил самоуважение Германии и теперь желает только мира с соседями. После такой речи, после столь радикальной перемены позиции, неудивительно, что Дэвида и Сидни (а также Лондондерри) пригласили в отель «Дорчестер» на обед Англо-Германского союза. Они побывали и на приеме у Риббентропа, где лорд Лондондерри провозгласил, что Англо-Германский союз «вносит большой вклад в благое дело».

Тем временем Диана в апреле 1935-го привезла в Мюнхен и Мосли, а Гитлер пригласил его на довольно скучный обед. Годом позже Диана хлопотала о встрече Гитлера с Черчиллем — она была единственным в мире человеком, кто мог бы познакомить их «светски», и хотя Черчилль от такого знакомства отказался, в каком-то смысле он тоже воспринимал это как возможность (упущенную). Черчилль расспросил Диану о характере немецкого вождя, она сообщила, что Гитлер находит в демократии серьезный изъян: «Сегодня договариваешься с человеком, а завтра уже имеешь дело с его преемником». Тридцать лет спустя Бальдур фон Ширах, лидер гитлерюгенда, отбывавший срок в Шпандау, опубликовал воспоминания, в которых утверждал, что Диана и Юнити «укрепили веру Гитлера в существование двух элементов в Британии» — в одном господствовали евреи и сторонники парламентаризма, в другом признавали кровное родство с Германией. Хотя формула кажется идиотской, она не так уж далека от философии Хьюстона Стюарта Чемберлена, столь уважаемого и Гитлером, и дедушкой сестер Митфорд.

Министр пропаганды Йозеф Геббельс, которому, казалось бы, следовало радоваться такому приобретению, как сестры Митфорд, отнесся к ним весьма подозрительно. Он упоминает о них в дневнике — жестко, с прищуром, ни капли очарованности, — и возникает мимолетное, однако вполне ясное впечатление странности и даже нелепости происходящего, как его воспринимали все вне круга ближайших посвященных (в том числе английская разведка), как дивились и перешептывались. «Снова у фюрера, — пишет Геббельс в 1936 году. — Миссис Генест [Гиннесс] там. Три коротких фильма о партии Мосли. Все еще только начинается, но может и сработать. Мы тоже начинали с этого». (Если Геббельс в это верил, то он не так уж умен.) Диана показывала эти фильмы в надежде выпросить деньги: Муссолини прекратил финансирование. Даже в лучший свой период, в середине тридцатых, БСФ был чудовищно убыточным, а в 1936-м банкротство приблизилось вплотную. Сам Мосли вложил в организацию 100 000 фунтов. Гитлер, видимо, распорядился помочь британским союзникам: Геббельс упоминает о том, что в декабре фюрер направил им некую сумму. Но в феврале 1937-го он возмущается: «Миссис Гиннест хочет еще денег. Они тратят состояние и ничего не достигают. Больше я с этим дела иметь не желаю».

Дерзость Дианы ошеломляет, но ей это, возможно, казалось в порядке вещей: она привыкла требовать и получать то, чего ей хотелось. Она, конечно, видела, что на Геббельса ее чары не действуют (большая редкость!), но это ее не беспокоило. Находиться в одном помещении с подобным человеком, чьи пустые глаза чревовещателя неотступно следили за каждым движением собеседников, вычисляя их суть, намного страшнее, чем общаться с внимательным, хорошо воспитанным Гитлером, хотя трудно себе представить, чтобы с Гитлером кто-то чувствовал себя легко. Разумеется, теперь мы судим задним числом, но к 1936-му нацистский режим успел многое продемонстрировать: оккупация Саара, Нюрнбергские законы, вписавшие преследование евреев в конституцию, и хотя первое Диана поддерживала, тяжелые последствия второго она отрицать не могла. Возможно, ее собеседники не казались ей зловещими. Геббельс, напишет она позднее, «был умен, с ним интересно было общаться, всегда наготове саркастическая шуточка». Гитлер был «исключительно обаятелен, умен и оригинален». В то же время возникает смутное, неотступное чувство, что ей нравилось заигрывать с силами тьмы. Некоторые женщины таковы и чаще всего женщины привилегированные: девушки из высших классов якшаются с гангстерами, идеалистки клянутся в верности отсиживающим пожизненный срок убийцам и так далее. Диане наскучил комфорт — если не физический, то душевный, интеллектуальный. При всей своей изысканной женственности она стремилась к чему-то большему, чем обычная доля светской дамы. Мосли открыл перед ней такие возможности, и еще большие возможности открывались ей в близости к верхам нацистов, и хотя она потом безоговорочно осуждала их жестокость, эти люди импонировали ей: они обладали властью.