Валерий Королев - Древлянская революция

В этот ранний час Федор Федорович в своем мезонине спал у открытого окна, вдыхая чуть приметный запах яблоневого цвета, и снилось ему, что седовласый, седобородый и голубоглазый старец в длинной холщовой рубахе, Гостомысл, вполне современным языком говорил:

"Вы с рецензентом оба не правы. Историю движет и личность, и народ. Но только тогда, когда идут рука об руку. Иначе раздрай выйдет. Помнишь, я варягов призвал? Считаешь, сам надумал? Нет, желание народное услыхал и по желанию совершил. Русь-то от той обоюдности пошла. Шутка ли, экое государство вымахало! А не позови я Рюрика или свое что-нибудь умудри? К примеру, вместо варягов позови греков? Да мы бы уже через двести лет по-гречески лопотали. Варяги же нас укрепили да и сами обрусели: ведь уже правнук Рюриков по-нашенски звался -- Святослав. А вы теперь в такое смутное время кличете к себе всю Европу! Европа придет -- Руси не быть, а после не быть и самой Европе. Европа-то потому и есть, что Русь жива. Мы Европу незаметно питаем. Наша соборность препятствует окончательному торжеству закона джунглей в Европе. Так-то вот. Так что примеривайтесь к народу, не гните его силком на европейский лад..."

Хотел Федор Федорович возразить, что он тут ни при чем, но старец пропал. По воздуху откуда-то прикатило душистое золотое облако. Глотнул Федор Федорович сладкого запаха, еще глотнул и заснул, хотя уже и спал, не просыпаясь, несколько часов.

2

Проснулся Федор Федорович, когда солнышко уже глядело в окно, разогретый яблоневый цвет своим запахом побил все иные городские запахи, а дед Акимушкин давно сидел возле ворот, ожидая своего часа.

Полежав с минуту, Федор Федорович вспомнил давешний сон и слегка удивился. Дело в том, что он специально не изучал славянскую Русь, а тем более никогда не занимался политикой: в партиях не состоял, в этом году даже не участвовал в очередных выборах и, честно говоря, не представлял, кого и в какой совет выбрали. Перестройку же старался не замечать, потому что стихия гласности и плюрализма его угнетала, выбивала из творческой колеи и воспринималась им как узаконенное хулиганство, которое, по его мнению, никогда, ни в какой стране не сопровождало серьезных реформ, но всегда сопутствовало смутным временам. Коли в степень смысла возводится бессмыслица, доброго плода не жди. Исследовать, изучать такое помутнение умов -- извольте, но участвовать -- честь имею.

-- Странный сон. К чему бы? -- спросил Федор Федорович сам себя, встал, прошел на кухню, зажег газ, поставил на конфорку чайник. В предвкушении отличного цейлонского чая, чудом купленного по талонам, вернулся в комнату и, как был в трусах, присел к письменному столу.

Сегодня нужно было набело переписать собранные материалы. Вчера он ездил в совхоз "Старыньский" читать лекцию о древлянских монастырях и там после лекции побеседовал с местными стариками. Возвращаясь в город, в "рафике" кое-как записал добытые сведения и теперь хотел придать беглым записям форму.

Достав из потертого кожаного портфеля толстую тетрадь, похожую на амбарную книгу, сверяясь с блокнотом, принялся выводить буквы:

"В Старыни старожилы говорят: вам-де, молодым, мерещится, что наш век особливый, новый. Конечно, каждый век рядит человека в новый кафтан, да только дыры на кафтане всегда старые -- на локтях и прочих местах, коими человек об столы да об лавки трется. И выходит: главное не то, как одеться, а то, как, в строгости себя держа, сидеть, стоять, ходить -- словом, жить не ерзая..."

Тут-то и подъехал к дому автомобиль. Остановившись, фырчал мотором. Через забор, сквозь яблоневые цветы, в окно потянуло гарью. Федор Федорович, поморщившись, отложил ручку и стал ждать тишины, отметив про себя, что автомобиль государственный: частник сразу бы заглушил двигатель. Не дождавшись, выглянул в окно. От калитки по дорожке между сиреневыми кустами шагал исполкомовский Саша-шофер. Увидев в окне Федора Федоровича, остановился, оценил его внешний вид и махнул рукой:

-- Одевайтесь, на совещание поедем!

-- Куда?! -- удивился Федор Федорович.

-- В горсовет.

-- Важное что-нибудь?

-- Сказали, живым или мертвым, одно колесо здесь, другое там.

Прыгая на левой ноге, правой целясь в штанину, Федор Федорович решил: не иначе снова обокрали музей. В прошлом месяце ночью воры, подцепив к грузовику трос, выдернули из окна решетку, выбили стекло и выкрали фарфоровые настольные часы князя Курепина, туалетный зеркальный складень дворянки Озеровой и полупудовый именной самовар купца второй гильдии Посохина. Когда через десять минут к раскрытому окну прибыл милицейский наряд, воров и след простыл. В прошлом же году из собора Бориса и Глеба украли пять икон и ящик с деньгами, собранными на колокола. Полгода назад вскрыли часовой магазин и выкрали партию ходиков с кукушкой, а три месяца тому назад пропала единственная в городе мраморная статуя пловчихи, стоявшая возле входа на стадион. Вечером статуя была на месте, а утром директор обнаружил пустой постамент, десять рублей на нем, придавленные камнем, да пришпиленные к десятке водочный талон и краткую записку: "Не тушуйся, директор. На, возьми и пойди выпей с горя". Ценности по сию пору ищут, а депутатская комиссия по борьбе с преступностью без роздыха заседает, и депутаты уже склонились к тому, что преступность -- результат застоя. Стенографистка же Ядвига Львовна, прослужившая в горсовете пятьдесят лет, удивилась выводу и заявила: мол, как ни странно, но до застоя и при застое в городе так нагло не воровали, на что ей серьезно возразили: она не депутат, ее дело -- стенографировать прения.