Николай Коротеев: Перевал

- Почему все-таки я, Павел Сергеевич? - прервал наконец затянувшееся молчание Лютов.

- "Почему" да "почему"... А почему - нет?

- Не зря же вы, как говорите, два часа думали. Сидоров вздохнул, перешел к главному, думать о котором было неприятно:

- Не зря, не зря... Помнишь наш последний рывок к перевалу?

- Это когда ветер сорвался с цепи и нас едва не сбросило со склона? Помню. Еще Петькин бульдозер на камень сел. Ветер выдул из-под траков снег, а под брюхом у машины обломок скалы. Хорошо - успели щебня подсыпать под гусеницы, а то бы пурга машину что на кол посадила.

- И мы двинули напролом вверх.

- Что было делать? Погибать?

- Погибнуть-то мы не погибли бы... Вряд ли...

- Как знать, Пал Сергеич, как знать.

- Ты меня, Лютов, не передразнивай, не передразнивай. Лютов спрятал в щелочках век голубизну глаз:

- Я и предложил идти напролом. Не по руслу речки-слаломистки. Помните, мы ее, речку, так и прозвали слаломисткой? Ишь ведь, как круто разворачивает она русло на склоне! Да и не только пурга надоумила так идти. Озверели мы от усталости.

- Хорошо, что ты понимаешь это "озверели". Очень важно! Я к тому, чтоб теперь не рвались вперед понапрасну, не спешили, правильно распределили силы на участках... Хотя противником у вас будет весна. Погонялка сильная, штука серьезная. И все ж постарайтесь пройти склон под перевалом, не по нашему старому пути. Сдерете вы всю почву, весь травяной покров и кустарник в пойме... И, чего доброго, пустите речку-слаломистку по новому крутому руслу. Тогда - беда...

"Вот в чем соль! - воскликнул про себя Лютов. - Он думает: не натворили ли мы непоправимого еще поздней осенью, а точнее - уже зимой..," - и сказал вслух:

- Если в первый раз не содрали...

- Там, на склоне, теперь обильное таяние снегов началось. С метеостанции сообщили. Если мы ненароком перерезали путь реки... Каньон через год, через два будет... Если река напрямик пошла...

- "Если", "если"... Чего ж вы, Пал Сергеич, на меня такую ношу взваливаете? - Лютов потупился, потер о промасленные колени ватных штанов вспотевшие ладони.- Если новой дорогой идти-пробивать ее надо... А где? Если старой... Теперь нечего о ней говорить... Беду на весь участок, на всю речную долину можем обрушить, А мне даете несмышленый народ. Что же мне там на месте лекции по охране природы им читать?

- Я ведь на всякий случай говорю. Понимаешь, на всякий случай. Зимой почва, как камень, и снег вроде амортизатора. Много его намело, мы словно траншею пробивали. Тут ведь важно, чтоб ты сам все понимал. Сердцем. Приказать тебе никто не прикажет... Стройка. Сам, брат, понимай. Да и трудно приказывать. Иного-то пути может просто не быть.

- Хоть бы уж не говорили всего... - Лютов опустил глаза, соображая, что тут не в приказе дело, а в совести.

- А что б ты обо мне там подумал?.. Когда своими глазами увидишь? А я смолчал бы о своих мыслях? А? Вот то-то и оно...

Лютов достал из кармана сигареты, но, покосившись на Павла Сергеевича, сунул пачку обратно.

- Кури,- махнул рукой Сидоров.- Ну побьет малость кашель... Отдышусь... Кабы не эта напасть, черт бы меня заставил в начальники пойти. Говорили здесь воздух другой, мол, отстанет совсем хвороба, а она вроде пуще... Да ты кури, кури.

- Я по привычке... Потерплю, - вздохнул Лютов, снова посмотрел в окошко вагончика. - Почему все-таки я?

- Потому что ты понимаешь то, о чем мы говорили. Это у тебя в сердце, не просто в мозгу, как бывает после лекции. А чертовски поработав, человек становится чертом и творит черт те что.

- Так я же предложил идти напролом! - рассердился Лютов.

- Но ты рассказал мне и о старухе. О твоей бабке-знахарке, о Марфе.

- Не бабка она была мне!

- Ты не кипятись. Ты, Лютов, не ерепенься. Бабка не бабка - это пустяки. Я знаю одно - ты понимаешь, что произошло или может произойти там, на склоне.

- Лучше бы не понимать! - проворчал Лютов.

- Машины я уже осмотрел,- сказал Сидоров.- Нужное сделано. Не беспокойся, Антон. На тебя я надеюсь, как на каменную стену.

"Бывает же так,- думал после ухода Лютова начальник мехколонны,- вспомнит человек что-то свое, глубоко личное, давнее для себя, а, оказывается, оно и для других важно, за душу берет, не идет из головы. Не знай я истории, рассказанной Лютовым еще зимой там, на перевале, не отправил бы его теперь старшим, потому что не был бы уверен-человек этот сделает все как надо, по совести..."

Тогда на перевале три дня мела пурга, и каких только разговоров и рассказов не пришлось Сидорову услышать и самому припомнить в продуваемой насквозь палатке. Теперь уже многие из памяти вылетели, а Лютовская жила. И не просто хранилась, а при каждом возвращении к ней словно украшалась им самим, Сидоровым; обнаруживались в ней новые грани, ранее неприметные. Теперь в памяти Павла Сергеевича история, рассказанная Лютовым, складывалась так: