Николай Коротеев: Перевал

Командор поморщился, словно от боли.

Насупился и отвернулся Гурамишвили.

- Ух ты, черт! - воскликнул скорый на выражение чувств Тоша. - Это - сила!

А Утробин точно припечатал:

- Вот так.

Щеки на исхудавшем от усталости, будто усохшем, лице Утробина ввалились, глаза стали крупнее и нехорошо, недобро блестели.

- Были здесь в тот день лавины? Пурга была? Кто скажет? - перешел на крик Утробин и, столь же неожиданно сломив свой порыв, договорил почти спокойно: Вот так, мужики. Две бухты троса у нас имеется, думаю, хватит. Будем подниматься вот по этому гребню увала. Тут грунт твердый, за нами не размоет. Воды нет. Лопухи? Не догадались, первопроходчики!

Лютов молчал. Предложение Утробина было верным, толковым, хотя и трудновыполнимым. Только иного-то решения не существовало. А тогда, в начале зимы, все-таки требовалось следовать по руслу, по пути почти безводной в то время реки. Если бы не пурга!

На тяжелый и долгий подъем по увалу водители потратили весь световой день. Они вели машины, как одержимые, выжимая из себя последние, казалось, силы и все, что можно, из моторов. Бульдозеристы мечтали об одном: там, на верху увала, в темном, свежайшем и душистом еловом перелеске, маячившем у линии таяния снегов, они отдохнут, выспятся врастяжку на лапнике. Пусть к перевалу еще надо будет пробиваться сквозь сугробы метра в два высотой, бить в них траншею. Но это - потом, завтра. Утром, после сладкого безмятежного сна в покое, в тишине.

Лишь механик думал об ином.

Весь день ярилось в голубизне солнце, и, стоило глянуть в сторону, каждый видел, как набухавший на глазах ручей мчался по склону по прямой, минуя спасительные для долины петли старого русла.

И это видели все.

Колонна остановилась впритык к одному из островков пышного ельника, утопавшего в снегу. А за ним шли снежные поля, глубокий снег, в котором завтра придется пробивать траншеи в рост человека, а может быть, и глубже.

Разбили палатку, в которой можно было выспаться на славу, не свернувшись калачиком, а вытянув натруженные, тоскующие по отдыху ноги, улегшись в удобные спальные мешки. Они уже отдыхали, видели сны наяву, заставляя себя ожидать, а потом прожевывать ужин.

За едой Лютов сказал:

- И этот ельник, приютивший нас, и весь лес в долине через год, ну через два погибнут.

- Вы виноваты! - вырвалось у Тошки.

- Даже если мы кругом виноваты...

- А кто же еще? - с набитым ртом едва выговорил Утробин.

- Даже если мы кругом виноваты,- упрямо продолжил Лютов, - сейчас есть еще возможность спасти и лес, и всю долину. Мы спустимся обратно, вниз. И ночью, когда вода спадет, засыплем, заделаем прораны в старом русле. Тогда река пойдет завтра по нему. Решайте!

- Почему это нам решать? - Утробин, приготовившийся лезть в спальный мешок, хлопнул себя по коленям, обтянутым теплыми подштанниками.- А?! Скажите, люди добрые! Ответьте! Они - вот такие вот механички! - изгадят землю, испоганят ее, а потом придут барашками, станут к сознательности призывать. Так что ж! Мы-то вот с вами, ребята, чем виноваты? Только тем, что не было нас здесь тогда! Пурга, говоришь? Боялись людей, видите ли, потерять? О чем раньше думали? А?! Сказать нечего? Нечего!

Отелло стянул шапку и, зажав ее в кулаке, стал бить ею, словно боксерской перчаткой в ладонь другой руки.

- Подожди, Утробин, - встрепенулся Лютов. - Когда же было думать? В дороге перед перевалом нас пурга застала. Вниз катиться? Какой же смысл? Там, у подола, нас бы замело. А тут в километре - скальная гряда, что ширма. Мы разведали - тихо около нее! Где это твое "раньше"? Когда, по-твоему, думать-то нам следовало?

- Еще раньше! - зло и упрямо сказал Утробин.

- Да ты смеешься, Селиван! - Тараторив сплюнул и усилил громкость транзистора. Это всегда являлось признаком того, что он собирается одеваться. Беспрерывно играющую "Селгу" Тошка 32 спрятал под свитер, потом стал натягивать ватник.

- Зачем же смеяться? - поглаживая ладонями крепкие колени, обтянутые теплыми подштанниками, раскачивался Утробин. - Плакать над вами, дураками, надо. Одни нагадили, а вы убирать собрались. Вот пусть он, этот механик, и попашет и попляшет под луной. Ха-ха-ха!

Заматывая на шее шарф, Бажан сказал:

- Ишь, какой идейный противник! Работать тебе не хочется, Селиван. Ведь за пахоту под луной не заплатят. Он бы пошел, если бы заплатили за особую выработку. Он бы плясал за рычагами - рванул на себя гривенник. От себя гривенник, двинул отвалом - рубль.

- Зачем обижать человека? - пожал плечами Тошка. - Старый. Устал он.